Сергей Булыга - Ведьмино отродье

- Пусть так! Плевать хотел я на глаза! - а после встал, сказал: Пошли!

Пошли. Пришли. Вай Кау встал возле грот-мачты и, повернувшись к экипажу, объявил:

- Вчера прошли пятнадцать лиг. Очень негусто. А посему сегодня постараемся и будем так грести: замах - за третью линию, не меньше. Ритм два и два. А курс... Курс, как всегда, будем держать на юг, только на юг!

Все побросали ложки, возмущенно зашумели. Р-ра, ну еще бы! За три линии! Да так только на абордаж идти, полсклянки - более не выдержишь. А целый день таким манером разве сдюжишь? Ты погляди, какой умник нашелся! Вот пусть бы сам хоть раз сел с нами рядом, взял весло...

Но так они только подумали, а прокричать не успели. Даже вскочить, и то еще не собрались, а адмирал уже хлопнул себя лапой по лбу, засмеялся и сказал:

- Вай-вай! Совсем забыл! Да и в уставе так положено - всем по трудам! А посему немедля вам сейчас конечно же питья двойную порцию! И по накрутышу обманки! По два накрутыша! По три! Вот так годится? В-ва?

И эти... косари! Орут уже, счастливые:

- В-ва! - дружно. - Вва-ва!

Значит, купились на подачку, на накрутыши. Вот где действительно безмозглое зверье! И, значит, с ними только так, как Вай Кау, и можно, и нужно. Вай Кау, значит, прав. Ну и ладно. Р-ра, пейте, косари, курите. Жадно курите, глубже, охмуряйтесь. А теперь к веслам! Порс!

И порснули. Гребли, как угорелые. Замах - за третью линию, ритм - два и два. А что, не так, что ли? Все так, все по уставу! Гребец должен грести, а место марсовых - на реях, а курс прокладывает штурман. Но какой именно должен быть курс, и сколько нужно нести парусов, и какой ритм должны держать гребцы - все это решает один только адмирал. А так как он уже решил и изменять свое решение не собирается, то наше дело - только выполнять, вот мы и выполняем. Гребите, косари, гребите. А я стою на юте, возле румпеля, смотрю на горизонт, на горизонте пусто. И это очень хорошо, что там, на горизонте, пока еще тихо и пусто, что ветер пока ровный и попутный...

А глаз на волшебной монете все отклоняется и отклоняется, все дальше, дальше к западу...

А солнце поднялось уже в самый зенит, а курс по-прежнему на юг, строго на юг. Гребцы гребут, кричат "В-ва! В-ва!", ритм - два и два; гребцы давно уже запарились и сбросили бушлаты, а все равно вон взмокли как, плюются пеной, а меж рядов опять несут вино и сухари; сухарь - в вино и в зубы, в зубы, в зубы. Гребут гребцы, "Седой Тальфар" споро идет, не рыскает, форштевень режет волны...

А глаз уже и вовсе отклонился к западу, застыл. Жара, ни ветерка, на горизонте пусто. А этим снова подают - теперь уже накрутыши; гребут они, дымят - и смрадный, душный, едкий чад густо висит над палубой.

И вдруг...

Сперва Рыжий подумал, что это ему только показалось, но все-таки навел подзорную трубу - на юг, конечно же строго на юг...

И опустил, лапы его дрожали. Немного постоял и успокоился, опять навел...

Ошибки не было - это действительно большая стая птиц летела с юга. И... Да, Сэнтей всегда упрямо утверждал, что это ничего не значит, ибо у птиц нет разума, а есть только один слепой инстинкт, что Беррик Лу это прекрасно показал и доказал. Так, по его теории, птицы, закончившие свой жизненный путь на Земле, улетают на юг, в Океан, и там гибнут в черных штормовых волнах, а вместо них из белой океанской пены рождаются другие птицы. Вот, если быть предельно кратким, примерно таким образом почтенный Беррик объясняет, почему это птицы, улетающие от нас осенью, покрыты черным оперением, а прилетающие весной - сплошь абсолютно белые, а так, во всем остальном, это одна и та же порода, один вид. Но если это даже так и Беррик прав, то разве не достойно нашего внимания такое удивительное место, где смерть одних приводит к рождению других? И...

- Ар-ра-ра-ра! Ар-ра! Ар! Ар!

Это гребцы кричат: они смотрят на юг, на стаю птиц - а теперь уже и им, на палубе, прекрасно видно птиц - и их восторгу нет предела. Р-ра, ну еще бы! Птицы летят - и этих птиц несчетное множество. Правда, они вовсе не белые, а черные, и отчего ты вдруг решил, что будут белые? Нет, черные. И ух как высоко они летят! Какой густою чередой - как грозовая туча. Летят, летят, что-то кричат...

А с палубы:

- Да это ж гуси! Гуси! Ар-ра! Ар-ра! Гуси летят! Там - континент! Земля! Ар-ра!

И все они, весь экипаж, стоят, задрав головы, кричат. Один лишь адмирал молчит, но тоже смотрит вверх. И вот уже он даже взялся за очки, чуть сдвинул их, чтоб лучше рассмотреть, - конечно, так ведь оно лучше, в темных очках разве чего... Нет, вновь прикрыл глаза очками, усмехнулся, сел на бухту каната, смотрел на гребцов. А гребцы - все смотрели на небо. А в небе черной непроглядной тучей летела стая птиц. И то были совсем не гуси Рыжий смотрел в подзорную трубу и потому мог рассмотреть летящих птиц куда подробнее. Гусь, он какой? Гусь, первое... Да что и объяснять! Где это видано, чтоб у гусей были такие клювы и такие шеи? А лапы... Вон, у вожака, он впереди, когти на лапах - словно шпоры. А как вожак летит! Да он и не летит - парит: совсем не машет крыльями, крылья расправлены, чуть-чуть только изогнуты - и ветер на них перья рвет и загибает, треплет, треплет. Там, в вышине, должно быть, очень сильный ветер, там уже, может, даже шторм, а птицам все равно - они летят густою грозовою тучей все ближе к солнцу, ближе, ближе, а вот уже вожак коснулся клювом солнца, и вот уже закрыл его, а вслед за ним - другие. Сколько их! Какая тень от них! Такая, словно уже ночь! Ар-ра! И...