Дмитрий Глуховский - Будущее

Коммуникатор у Эла принимается пиликать и мигать. Но Хесус Рокамора загипнотизировал меня, ввел в транс; слушаю его голос, как кобра флейту.

— Шрейер. — Эл выворачивает ко мне связанные запястья.

— Не надо, — говорю я ему.

— И вот, гляди — я молодой. Моложе своего сына. Мальчишка. А внутри — труха. Все пытаюсь, пытаюсь то же самое почувствовать, что тогда... Ничего. Все ерунда какая-то, шелуха. Душа стареет. Тело молодое, все может, а душа стерлась. Не получается так чувствовать, так мир видеть, так радоваться, как тогда. Цвета поблекли. Не похоже на реальность. Не то. Все не то. Выходит, зря сбежал? Ничего лучше, чем Анна, со мной не случилось. Только Аннели.

Если бы он был только Хесус Рокамора, я бы давно оборвал его. Но мне сказали, что он мой отец. И вдруг у него появляется какая-то власть надо мной. Просто сказали, я даже не ткнул в него сканером. Почему так может быть?

— Аннели. Она невероятно на твою мать похожа. Как будто Анна ожила. И имя ее еще... Как реинкарнация. Понимаешь? Как будто я ее нашел.

— Мужики... Может, без меня договорите? — спрашивает Эл.

— Наплевать, — рассеянно отзывается Рокамора. — Отсюда нет выхода. Ты не понимаешь?

Снова звонит комм.

— Жить хочется, — говорит Эл.

— Он не взорвет нас, — убеждена Берта. — Он еще не всю совесть растерял.

— Заткнитесь, — просит Рокамора.

— Аннели — не моя мать.

— Я знаю. Я пытался ее подстроить, подладить под Анну. Стрижка... Одежда... Квартиру нам снял. Как будто я живу с ней то, что не прожил с Анной. Как будто я тогда не сбежал от нее, от твоей матери. Как будто не было этих тридцати лет.

— А потом ты сбежал от Аннели.

— Не от Аннели! От ребенка. От старости!

— Ты не спасешься от старости.

— Аннели меня спасала. Я с ней себя по-другому чувствовал... Только когда она пропала, я понял: мне она нужна, а не реинкарнация. Я снова влюбился. Я пытался ей сказать это... После Барселоны. Но был пьян. Начал объяснять всю историю... Она не стала меня слушать. Ушла. И вот... Раз за разом. Со мной что-то не так.

— Ты просто трус, — говорю ему я. — Трус и кретин.

— Я понял потом, что ей сказал. Десять месяцев пытался найти ее. Звонил каждый день. Все известные сквоты обошел. И когда ее комм включился... Сегодня... Первое, что я подумал, — это западня. И еще — сразу же: какая разница? Если я ее еще раз упущу, как мне потом всю жизнь в пустоте? Взял всех с собой, последних — и сюда. Вот... Подстраховался. — Он оглаживает свой пояс, криво улыбается.

— Да, — киваю ему я. — Я тоже подумал — западня. И тоже приехал.

— Прости меня. — Его пальцы дрожат от напряжения. — Прости, что изуродовал твою жизнь. Прости, что загубил твою мать. И за Аннели... Я люблю ее. Если ты тоже ее любишь, ты поймешь. Что нам теперь делить? Я хотел все исправить. Но я ничего не могу сделать.

У меня нет сил его ненавидеть. Нет сил даже его презирать. Он идиот, я идиот. Мы два несчастных идиота, которые не могут поделить двух мертвых женщин.

— Хочешь подержать ее? — Я покачиваю сверток.

— Спасибо. Не могу, — говорит он. — Рука занята.

— Точно. Забыл.

Я улыбаюсь. И он улыбается тоже. Мы смеемся.

— Психи вы, — качает головой Берта.

— Слушай, ты. — Рокамора оборачивается к Элу. — Соедини меня с этим.

Шрейер возвращается к нам в комнату.

— Ну как вы там?

— Мне нужны гарантии. Я хочу знать, что ты их отпустишь. Живыми. Моего сына и мою внучку. Иначе никакого смысла.

— Обещаю, — говорит Эрих Шрейер. — Ты сдаешься с непопорченной шкурой, Ян забирает ребенка и может идти на все четыре стороны.

— И эта женщина, которая сидит тут с нами, — добавляю я. — Она тоже сможет уйти? Вместе с ребенком?

— Это не по Закону, — бурчит Эл. — Ее надо оприходовать.

— Сволочь ты! — плюет в него Берта. — Молчи, когда люди разговаривают!

— Мне все равно, — говорит Шрейер. — Долго ей не прогулять.

— Это неправильно, — настаивает Эл. — Закон есть Закон.

— Дайте мне еще пять минут с семьей, — просит Рокамора. — А потом можете заходить.

Левой рукой он засучивает правый рукав и осторожно вытаскивает из детонатора тонкие, как волос, проводки. Потом мигает и медленно разжимает пальцы.

— Затекли, черт. — Он встряхивает их. — Дашь подержать? Осторожно принимает ее на руки, заглядывает ей в лицо.

— Красивая.

— Сейчас не видно. У нее глаза Аннели. И матери.

— Улыбается.

— Что-то хорошее снится.

— Меня сейчас стошнит от вас, — говорит Эл.

За дверью — скрежет: разбирают баррикады, разминируют дверь. Идут за Рокаморой. За нами всеми. Я опускаю руку в карман.