Дмитрий Глуховский - Будущее

— Нет! Какое твое дело?!

— Ты так любишь детей, Хесус. Ты всю жизнь положил, чтобы защитить бедолаг, которые решили непременно размножиться. А со своими у тебя как?

— Замолчи!

— Общаешься с ними? Вряд ли. Ты же бежишь от своих женщин, как только они беременеют! Это не располагает к дружбе с детьми. Ты их знаешь вообще?

— Не надо, — говорю я тихо.

— Давай я тебя познакомлю с твоим сыном! Тем более что вы и так уже почти знакомы. Ян, это Хесус. Хесус, это Ян.

Вот у меня пистолет. Но в кого мне стрелять? В Шрейера? В Рокамору? В себя?

— Нормально, — говорит Берта.

— Это он?! Этот?!

— И вот какой казус, — говорит Эрих Шрейер. — Поскольку ни ты, ни твой сын не смогли справиться со своими кобелиными инстинктами, у вас теперь тут собралась целая счастливая семья. Три поколения в одной комнате. Так что если ты рванешь свою бомбу, одним махом убьешь и сына, и внучку.

— Что?! — Рокамора никак не может это усвоить. — Ты... Людоед...

— Забавно, а? Ты тридцать лет боролся за право людей продолжать свой род, Хесус! Вместо того чтобы растить своего собственного сына. Вместо того чтобы быть рядом с женщиной, которая тебе его родила. Тридцать лет демагогии и трусости! И вот — момент истины. Оказывается, у тебя есть и дети, и внуки. И что же? Ты их взорвешь вместе с собой — ради своей священной борьбы!

— Это неправда! Это ложь!

— Поучительная история, а, Хесус? Человек, который так рьяно отстаивал право на продолжение рода, уничтожает своих потомков вместе с собой!

— Ты подстроил это...

— Может, все же не стоило тебе размножаться?

Рокамора утирает пот со лба, перехватывает детонатор другой рукой, дает отдохнуть затекшим пальцам. Моргает, оглядывается на меня.

— Он?!

— Именно он, Хесус. Ты обрел сына! Я пытался вас познакомить и раньше, но...

— Раньше? Когда... Когда он должен был меня убить? Это ведь ты его послал?! Ты все это подстроил! Натравливал его на меня...

— А вышло бы забавно, разве нет? И тоже вполне поучительно. Я такое встречал где-то в глупом фантастическом кино. Самое оно для тебя.

— Все это — только чтобы отомстить мне?

Все, что со мной случилось за последний год, все эти странные, не связанные друг с другом события начинают обретать смысл. Моя жизнь начинает обретать новый смысл. Только какой?

— Отомстить? Отомстить — шлюхе, трусу и ничтожеству? Нет, скорее проучить тебя.

— Взял моего сына... Сына Анны... Вырастил из него монстра... Тридцать лет готовить его для этого... Ты безумец! Ты больной человек!

— Монстра? Он милый. Я только чуть-чуть помогал ему двигаться по служебной лестнице. Ян ведь теперь тысячник Фаланги, герой освобождения Барселоны! Ты разве не гордишься сыном? Сыном, которого так хотела моя бедная жена?

Моя бедная жена. Вернул домой. Заботился до конца.

Маленькое деревянное распятие из моих воспоминаний-кошмаров. Распятие на стене в замке-бунгало, в заколдованном доме на острове посреди неба. То самое распятие, к которому всегда обращалась моя мать. То, у которого она просила покровительства и защиты.

Оно висит ровно напротив странной маленькой комнаты, которой так боится Эллен Шрейер. Комната с узкой кроватью, с дверью без ручки и со стеной из банковского пуленепробиваемого стекла, которое можно зашторить или открыть из коридора — снаружи, но не изнутри.

— Ты... — Горло пересохло. — Ты...

Но Шрейер не слышит меня. Голос пропал.

— Ты! — кричу я ему. — Ты держал ее там! В этой комнате! Это тюрьма! Это одиночка!

Без окон, без экранов, без возможности спрятаться — если хозяин решит оставить занавес открытым. Это камера. Клетка, в которой Анна Шрейер отбывала свое пожизненное заключение, из которой нельзя было уйти. И видно из нее ей было только распятие, висящее на стене напротив. То самое, с которым она учила меня разговаривать, когда мне было плохо или страшно.

Я заботился о ней до конца.

Она просидела все эти годы, все эти десять лет просидела в гребаной клетке?! Моя мать?!

— Ты гнида... Мразота... Ты садист...

— Я? — Он сухо смеется через динамик. — Разве? Мы должны были быть рядом. Она и я. Всегда. Настоящая вечная любовь. Чистая, без примесей. Что я получил? Предательство. Я проявил великодушие. Умолял ее отказаться от ребенка. А она сохранила тебя мне назло. Боженька ей, дескать, велел. Она думала, что обманет меня. Что сможет сбежать. Что он ей поможет, покровитель деревянный. Она сама выбрала старость. И я подарил ей старость. Но она не была одинока. Я каждый день приходил к стеклу и делал снимок. Это было просто. Она все время торчала у стекла, ждала, пока я открою. Хотела повидаться со своим Иисусом. А я показывал ей, как она стареет.