Джоан Виндж: Водопад грез

Я бросил взгляд на рифы и снова обернулся к телу Наох, к Мийе и Хэньену, в то время как их молитвы заполняли мой мозг, подобно безголосой песне ангелов или предков. На этот раз я нашел в себе мужество слушать, позволяя словам касаться себя, а трауру — обрести форму.

Водопад грез и воспоминаний Мийи падал тихо и мягко внутри меня, пока я не запутался, гляжу ли я на нее или на себя. Но вот маска смерти, которую я видел каждый раз, смотрясь в зеркало, стерлась, а тени стали светом, и я увидел, как наши лица превратились в одно.

«Намастэ», — пробормотал Хэньен. Мийа эхом ответила ему, и я вторил ей: — «Мы едины». — Молитвы по умершей были окончены, в наступившей тишине мои мысли взорвались от вспышки пси-энергии, и стало темно в глазах.

Когда мой взор прояснился, Мийа и Хэньен все еще стояли на коленях на камнях, но пространство между ними было пустым. Наох ушла.

До того, как я успел спросить куда, появился ответ. В рифы. Чтобы соединиться с плотью своих предков и мыслями облачных китов. Эта традиция вытекала сама собой из жизни гидранов.

Наконец Мийа подняла взгляд. Ее глаза были совсем чисты, пока не встретились с моими.

И когда она посмотрела на меня, я понял, что она могла остановить сестру. Она защитила себя и меня от эха желания смерти Наох. Но она могла сделать большее. Она могла остановить это желание так же свободно, как остановить сестру от шага с обрыва.

И все же она не сделала этого.

Я не стал спрашивать ее почему. Я знал это. И был уверен: у нее был выбор, и она сделала его.

Она коснулась моей щеки, и ее глаза снова наполнились слезами. Я поднял руку, с удивлением обнаружил, что мое лицо влажно и полосы от слез горят на холодном ветру. Я не помнил, чтобы плакал.

«Намастэ», — подумала она, и слезы ее стали чаще.

Хэньен остался стоять на коленях на пустом берегу. Он поднял глаза ровно настолько, чтобы я ощутил его чувство вины, его гнев/смятение перед судьбой — чувства, которые никогда не позволят мне ненавидеть его за то, что он сделал. Он снова опустил глаза, выкладывая камешками узоры. Я не знал, было ли это заключительной частью ритуала или же он пытался дать нам уединение, которое его присутствие делало невозможным.

Но это не имело значения, как неважно было то, понимает ли он, что мы чувствуем. Сейчас важным было только то, что я завтра покидаю Убежище более безвозвратно, чем Наох, и я не знал, как сейчас вынесу это.

«Намастэ», — подумал я, а слезы продолжали бежать по моему лицу, поскольку это слово было ложью.

Когда мы вылетели из Тау Ривертона, я выглянул из широкого окна флайера, разглядывая захватывающую панораму рифов: отвесные скалы, сверкающую нить реки. Я вспомнил, что видел такую же картину, когда мы прибыли из Первого Падения. Мой мозг тогда был как чистый лист, для меня это был красивый вид и ничего более. Сейчас мне казалось невозможным то, что я мог быть таким наивным, таким слепым лишь несколько недель назад.

«Кот». — Мийа возникла в моем мозгу.

«Мийа». — подумал я, обнимая ее мысленно, как мне хотелось обнять ее этим утром на открытой площади у ждущего флайера, когда все они смотрели на нас: Хэньен и Перримид, Санд и Натаза. Киссиндра держала руку Воуно мертвой хваткой, словно боясь того, что та же невидимая сила, которая оторвала меня от Убежища, может внезапно обратить свое внимание и на нее.

Джеби тоже был там, на руках Мийи, на моих руках, и слезы текли из его глаз, когда я поцеловал его в лоб и сказал: «прощай», И он хотел узнать почему, и он хотел узнать, когда я вернусь, и я не мог придумать ответ, который был бы понятен ему.

Вместо этого я вручил ему линзы наблюдателя за облаками, которые дал мне Воуно, и сказал ему смотреть на небо, так как скоро ан лирр вернутся к Ривертону, к его дому. И он спросил: — «А когда вернешься ты?» — И я не мог ничего ответить, как не мог задать Мийе вопрос, который мучил меня все бессонные часы прошедшей ночи: — «Поедешь со мной?»

Потому что она не поехала бы, не захотела. Потому что не важно, насколько мы нужны друг другу, чтобы исцелиться, чтобы сделать себя единым, цельным. Она нужна была Джеби куда больше, чем мне, и мы оба знали это.

— Ты не спросил, поедет ли она с тобой? — спросил наконец Воуно, ломая тишину, которую хранил с того момента, как флайер поднялся с площади.

Я покачал головой. Я понял, что моя мысль могла действительно достигнуть его мозга, а я даже не думал об этом.

— А почему? — спросил он мягко, почти застенчиво.