— Ну… это меч японских самураев, — начал я. — Им наносят очень глубокие рубленные раны. Кстати! Во время Второй Мировой катаны запросто перерубали ружья юсерам. И все остальное тоже.
— Угу, — проворчал Серапион. — Мораль: наш убийца самурай. Так родителям покойной и скажу.
А я в этот миг застыл, внезапно увидев, как встали на свои места события вчерашнего и сегодняшнего дня — безумно, невероятно; мой разум сопротивлялся извращенной логике происходящего, однако я понимал, что все было именно так. На мгновенье реальность утратила цвет и звук, смазалась, отступая на задний план, и я увидел две сменившие друг друга картинки: блеск катаны в туалете «Парадиза», тело Трубникова на полу; лицо Ульяны — спокойное и счастливое, а на глаза наползает смертная пелена.
До этого стоявший, я осел в кресло, испугав Серапиона возможным повторением «подозрения на инсульт». Сотовый завибрировал в кармане джинсов; я вынул его негнущимися пальцами, не совсем понимая, что делаю.
— Каширин? — голос прозвучал с извращенской радостью, и я почувствовал запах цветочных духов. — Ты быстро соображаешь, умница моя. Только не болтай, о чем додумался, в дурку свезут.
— Варахиил? — пролепетал я заплетающимся языком. — Это все ты?
Услышав имя звонившего, Серапион вскинул голову и нахмурился.
— Она не вовремя начала кукарекать о делах не по ее разуму, — объяснил Варахиил. — А у меня есть запасной меч, милый, помни об этом.
И трубка разразилась издевательскими короткими гудками. Я надвил на кнопку отбоя (с первого раза по ней не попав) и засунул телефон в карман (опять же не попав сразу). Серапион задумчиво наблюдал за тем, как я ковыряюсь с вещами, а затем поинтересовался:
— Варахиил? Кто это?
— Так, знакомый, — промямлил я с совершенно мне не свойственной кривенькой гримаской. Серапион посмотрел на меня весьма и весьма выразительно.
— А с чего у него имя архангела?
Я истерически хихикнул и пожал плечами. Действительно, с чего бы… у него бы… архангельское имя..?
— Это кличка, — сказал я как можно беззаботней. — Кличка такая.
— Понимаю, — кивнул Серапион и, протянув руку, снял с полки роскошный альбом религиозной живописи. Сверившись с оглавлением, он открыл его на нужной странице и придвинул ко мне.
«Николай Крапивенцев „Восемь“» — прочел я и стал рассматривать то, что можно было бы назвать парадным корпоративным портретом. Архангелов действительно оказалось восемь, и изображены они были, насколько я понял, совершенно неканонично (Архангел Михаил, к примеру, был облачен в форму генерала МЧС, а Рафаил держал в руках стетоскоп), хоть и с крыльями невиданных размеров.
— Забавно, — признал я. — Этого Крапивенцева еще не отлучили?
— А смысл? Он ведь псих, в дурдоме навечно. Однако картина оригинальная. А вот, — Серапион постучал пальцем по одной из фигур, — тезка твоего друга. Архангел Варахиил.
Он скромно стоял во втором ряду, улыбающийся, черноволосый и кудрявый. С букетом васильков и ромашек в руке.
* * *
Я ушел домой в полном смятении духа, пожаловавшись Серапиону на головную боль и туман в глазах и вытребовав под это дело отгул. Альбом с занимательной картинкой я забрал с собой, наварил кофе антрацитовой черноты и сел на кухне с лупой изучать живопись психа.
Журналист всегда сохраняет спокойствие — ему крайне необходима холодная, здраво соображающая голова, чтобы лезть в гущу событий, этой самой головою не рискуя. Случиться действительно может всякое, и ни к чему лишаться работы или здоровья по банальной глупости или из-за неумения держать себя в руках. Не очень хорошо, например, получилось, когда моя коллега по газете Лина Седакова, вместо того, чтобы писать репортаж об автокатастрофе с места событий, грохнулась в обморок. И я решил вспомнить прошлое и пойти к ныне происходящему с позиций журналиста, которому всякая чертовщина до одного места, и божественное тоже.
Открыв альбом, помимо вполне канонических икон византийского письма, я обнаружил, кроме Крапивенцевского полотна, еще массу, занимательных картинок. Впечатлили меня «Рафаил и Товия» работы Макса Трахтенбурга, радостно распивающие пивко да под рыбку весьма любопытный, кстати, вариант примитивизма. Михаил Архистратиг в серпентарии тоже был неплох, и очень порадовал Иеремиил в белом халате продавца за прилавком с весами. Я искренне посмеялся над миниатюрной «Благовещение», где бедолагу Гавриила приняли за взломщика, но смех мой быстро иссяк, когда я прочел в аннотации, что талантливый живописец Хапенков покончил с собой, поняв, что «божественное не должно изображать в комичном виде».
Читать дальше