Лариса Петровичева - Следы на воде

Милена с ним участливо беседовала. Джибрил ей что-то очень жалобно объяснял.

— Похож, — без тени улыбки заметил Серапион. — Ну просто копия с «Троицы». Холст, масло, колбаса. У тебя как, голова не кружится? Не тошнит?

— Тошнит, — признался я.

Серапион помолчал. За его спиной спасатели доставали очередное тело.

— Ты же нас спас, — раздумчиво проговорил он. — Я только сейчас понимаю.

Да, он действительно понимает. И от ужаса. Серапиона пробивает противный холодный пот.

— Смотри внимательно, Ася, — устало сказал я, чувствуя, что выпотрошен, вывернут наизнанку, опустошен сегодняшним днем, который уже сползает в вечер с таким банальным красным закатом. — Смотри и запоминай все в деталях. Теперь мы трое будем делить жизнь на «до» и «после» этой пиццерии, а потом захотим все забыть — искренне захотим! но не сумеем, поскольку будет другая пиццерия, театр, самолет, школа, далеко и не с нами, но будет. А мы ушли. Успели выйти. Соскочили на ходу.

Кажется, я заплакал. В четвертый раз в жизни.

Когда работаешь журналистом, то связи с самыми разными людьми закладываются невольно. При желании можно затем получить все, что угодно: от вещей до информации.

С Николаем Потекаевым я познакомился, когда писал малозначительную статью в родную газету. Уже потом, перейдя работать в епархию, я узнал, что на самом деле из себя представляет скромный кандидат наук, преподаватель химии со зрением минус три на оба глаза, а узнав, искренне захотел, чтобы мне никогда не понадобились его услуги.

В итоге я убедился, что никогда и ни от чего нельзя зарекаться.

Потекаев ждал меня в типовом летнем кафе, коих с наступлением теплого времени года в городе расплодилось немерено. От пива он отказался, но попросил соку, я взял «наперсток» коньяку, подумав мельком, что сопьюсь раньше, чем дело будет сделано.

— Говорят, скоро похолодает, — заметил Потекаев, пригубив оранжевой жидкости из высокого бокала. Он не торопился, предпочитая сперва куртуазно поболтать ни о чем, сглаживая некое неудобство.

— Не хотелось бы. У меня отпуск намечается.

— Как ваши дела? — поинтересовался химик. — Оправились после взрыва?

Я кивнул. Посвящать его в детали не хотелось.

— Вам повезло.

— Знаю.

Некоторое время Потекаев молчал, глядя, как нарезают круги роллеры по бетонной площадке. Бледно-голубые глаза за стеклами очков приобрели странно-мечтательное выражение.

— Я принес то, что вы просили, — сказал он. — Не беспокойтесь, качество гарантировано. Безболезненная смерть через четыре часа после приема, препарат полностью распадается в организме и не может быть обнаружен при анализе. Диагноз — «остановка сердца».

Изящным неуловимым движением он выложил на стол ампулу с бесцветной жидкостью. Я убрал ее в карман и протянул Потекаеву конверт.

— Как договаривались.

Он важно качнул головой.

— Конфиденциальность гарантирована.

— Спасибо, — выдавил я.

Потекаев откинулся на стуле и окинул меня пристальным взглядом, словно пытался в чем-то удостовериться.

— Я храню ту статью о нашей лаборатории, — сообщил он. — Вы подошли к теме со знанием дела. Мне понравилось.

— У меня был хороший консультант, — попытался пошутить я. Потекаев взглянул без тени улыбки.

— Честно говоря, мне жаль, — произнес он. — Действительно, жаль что вы избрали именно этот выход. Да уж, не лучший вариант от черта к попу кидаться.

Я усмехнулся.

— Выхода не было вообще, Николай Анатольевич. А выбор сделан за меня.

Он не понял. Но уточнять не стола, и, пожав руки, мы расстались, с обоюдным, должно быть, желанием больше не встречаться. Я выпил свой коньяк, заказал еще, а когда Потекаев исчез из виду, вынул телефон и набрал номер.

— Пожалуйста, Алтуфьеву.

Официантка с невероятной глубины декольте поставила передо мной стаканчик. Я услышал, как далеко в трубке женский голос позвал: «А-ня! Это тебя! Какой-то мужчина… ну откуда я знаю, кто?».

— Да, слушаю.

В горле моментально пересохло.

— Здравствуй, Анна. Это Кирилл Каширин.

В трубке воцарилась космическая тишина. Я ждал коротких гудков, но Анна вздохнула и сказала:

— Привет.

Ее голос был настолько теплым и добрым, что я испытал боль почти физическую.

— Как ты?

Отчего-то мне почудилось, что Анна улыбнулась.

— Живу. Пою. Сессия опять, все дела. А ты?

Я пожал плечами. Что тут, в самом деле, можно было ответить?

— Потихоньку.

В трубке снова послышался вздох.