Михаил Белозеров: Улыбка льва

— Если ты надеешься на Леонта… — Хариса даже забывает, что совсем недавно желала примирить их.

Гурей проявляет столько поспешности, что прерывает ее на слове:

— Мне бы очень хотелось… Мне бы хотелось, чтобы ты повлияла… — жует он слова, — подружка… приятельница…

Хариса хмыкает и отворачивается. Плевать ей на чужие горести.

— Я вовсе ему не враг, — твердит Гурей.

— Разбирайся сам, — отвечает Хариса.

— Я ему почти друг, — скулит он.

Складки вдоль рта обвисают до самой земли. В них полно вселенской скорби.

— Ничем не могу помочь…

Она наслаждается паузой.

— Я хорошо заплачу…

— Сомнительно, — Хариса начинает нервно дергать штору.

— Нет, правда, — Гурей трясет черным портфелем, как гусь испачканной лапой.

"Шедевры" Гурея похожи на кирпичи, положенные нерадивой бригадой в страшной поспешности и безо всякого знания дела, словно отвес — самое простое — им не известен.

— Я люблю его как брата, — объясняет Гурей. — Даже больше. Но по секрету — в школе он был не на первом месте. Серость. Посредственность.

Хариса только дергает плечами.

— Правда, правда, он получал двойки по физике. Да!

Гурей торжествует — наконец-то он высказался достойно.

Истинная правда — она таковой и останется, даже после смерти.

— Ну и что? — спрашивает Хариса.

Хотела бы она знать чужие тайны, но так, как если бы их раскладывали в явном порядке.

— А то, что не такой уж он гениальный! Да!

— Ну и скромности в тебе! — удивляется Хариса.

— Но если он будет цепляться к Тамиле, я откручу ему голову, — Гурей тоже приникает к щелочке и смотрит в зал в тот самый момент, когда Леонт приближается к группе беседующих, в центре внимания которых находится высокая худощавая женщина в белой плиссированной юбке, делающей похожей ее на теннисистку, только что вернувшуюся с корта.

— Тас-с!!!

Эти три буквы, произнесенные так, что слышатся только два высоких звука, заставляют женщину встрепенуться и растерять то высокомерное выражение на лице, которым она вознаграждала нескольких молодых людей, судя по всему — начинающих авторов, окруживших ее плотным кольцом и с покорностью стада внимающих каждой фразе.

— Леонт! — восклицает Тамила. Лицо от волнения бледнеет и покрывается пятнами.

Но, бог мой, как она изменилась!

— Тас-с… — повторяет Леонт, но теперь в его словах слышится больше грусти, ведь они не виделись так долго, что это, несомненно, наложило на обоих неизгладимый след.

Несмотря на волнующую минуту, он спокоен, как закланный бык, и замечает малейшие изменения в этой женщине.

Вот глаза у нее широко открываются, и из них льется тот свет, который Леонт помнит так же хорошо, как и самого себя. Потом уголки рта начинают неудержимо расползаться (рот у Тамилы несколько большеват для такого лица, но зато это делает его беззащитным и обескураживающе-опасным для мужчин) и ползут кверху до тех пор, пока свет не набирает высшую тональность, потом все это концентрируется, и фокус наводится с достаточным красноречием, чтобы сообщить нечто важное то ли о прекрасном закате, предвестнике отличной погоды, то ли о жемчужной георгине, которая цветет, наклонившись над асфальтовой дорожкой вашего сада (ибо, что еще желать от такой женщины), но обязательно — сообщить или подарить — как больше нравится, потом начинает меркнуть, а в памяти остается то, что запечатлелось за момент до этого, и вы принимаете все за чистую монету, как путеводную звезду во взаимоотношениях.

— Я хотела сделать тебе сюрприз, — жеманно признается Тамила.

— Я так и думал… — соглашается Леонт.

— Я прекрасно все устроила, не правда ли?

— Ничуть не сомневаюсь…

Она краснеет до корней волос.

— Ты мне не веришь?

— Верю, тем более, что ты едва не забыла мое имя. — Укор более чем вежлив.

— …

Она краснеет еще больше, она умоляет одними глазами, она переплетает пальцы и с их помощью пробует убедить его в обратном. Ее улыбка и смущение подобны пламени для воска.

Он покорен.

Он добровольно покорен, как только увидел ее из-за шторы, как только вспомнил ее имя.

Тамила нежно обвивает его руку и выводит из почетного круга.

Сплошная идиллия, — хихикает Мемнон.

Пошел к черту, — огрызается Леонт.

— Ах, Леонт! Прошло столько лет… — вздыхает Тамила.

Пусти кроткую слезу, — советует Мемнон, — и глубоко вздохни, ибо в следующий момент тебя постигнет разочарование. Разве женщины не надоели тебе?

Не все, конечно, — отвечает Леонт, — но мы разберемся сами.