Всеволод Ревич - Перекресток утопий (Судьбы фантастики на фоне судеб страны)

Прямо дороженька: насыпи узкие, Столбики, рельсы, мосты. А по бокам-то все косточки русские... Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?

Ведомые буревестником гусляры и летописцы советской эпохи косточек "по бокам" предпочли не заметить. Закрывать бреши принялась и фантастика. Как мы увидим, она с этой ролью справилась плохо - разнарядка была невыполнимой.

Если не считать небольшой повести репрессированного впоследствии сибирского писателя Вивиана Итина "Страна Гонгури"/1920 г./, заслуживающей к себе доброго отношения, но малоизвестной даже сейчас, после нескольких переизданий, к тому же написанной в модной о ту пору стилизованной манере и не совсем заслуженно поднятой на щит некоторыми фантастоведами, то первой советской утопией был "Грядущий мир. 1923 - 2123" Якова Окунева. Время создания книги обозначено в заголовке. Возможно, не все представляли себе будущее так, как Окунев, но законно предположить, что в его книге носящиеся в воздухе представления отразились. Присвоив утопии Окунева номер один, нельзя не вспомнить, что за три года до нее Евгений Замятин написал роман "Мы", в котором коллективистское будущее изображено под несколько иным углом зрения. Сейчас мы называем "Мы" антиутопией: в ней конструируется такое будущее, которого автор боится, наступление которого он хотел бы предотвратить, в то время как "грядущий мир" сочинитель хотел бы увидеть побыстрее воплощенным в жизнь. Так что роман Окунева можно считать как бы ответом роману Замятина при всей несравнимости художественного уровня произведений. Противостояние романов возникло скорее всего помимо воли Окунева. Я не знаю, читал ли он неизданного у нас Замятина. Предваряя детали, скажу, что сопоставление книг подводит к неожиданному выводу: разница между ними непринципиальна. Окунев тоже мог бы назвать свой роман "Мы", хотя не был в состоянии понять, что в сущности изобразил в нем то же самое превращение людей в восторженно мычащее стадо; разница только в том, что Замятин ужасался дьявольской метаморфозе, а Окунев восторгался ею. Основным, нет, не основным - единственным средством для ускоренной переброски человечества в золотой век провозглашалась мировая социалистическая или - как ее тогда именовали - пролетарская революция. У многих не было сомнения в том, что она уже на дворе.

Завтра, завтра рухнут своды Черных тюрем мировых, И обнимутся народы На гнилых обломках их!

восклицал пролетарский поэт. А вот с какой речью обращается к красноармейцам черноморец Хведин в одном из вариантов романа Алексея Толстого "Восемнадцатый год": "Мы, рабочие и крестьяне, чего отчебучили, а? Шестую часть света забрали в свои мозолистые руки... Наши кровные братья... Наши братья трудящиеся на обоих полушариях должны поднять оружие... Троны и парламенты, оплоты кровавых эксплоататоров, полетят кверху ногами... Может, еще месяц, ну недель шесть осталось до мировой революции..." Да что там полуграмотный матрос - Ленин был уверен в том же самом. В октябре 1918 года он писал: "Международная революция приблизилась за неделю на такое расстояние, что с нею надо считаться как с событием дней ближайших". Ну, а раз это путь единственный, то неудивительно, что почти все сочинения о мире грядущего открывались картинами Страшного Суда, учиненного рабочим классом над отчаянно сопротивляющимися, но обреченными угнетателями. Для авторов это совершившийся исторический факт, а никакая не выдумка. "Всем! Всем! Всем! В западных и южных штатах Америки пролетариат сбросил капиталистическое ярмо. Тихоокеанская эскадра, после короткой борьбы, которая вывела из строя один дредноут и два крейсера, перешла на сторону революции. Капитализм корчится в последних судорогах, проливая моря крови нью-йоркских рабочих". Это воззвание взято из другого романа Окунева, который называется "Завтрашний день"/1924 г./, но нечто подобное можно найти почти в любом произведении. "Грядущий мир" тоже начинается с революционных катаклизмов, более подробно и почти в тех же словах расписанных в "Завтрашнем дне". Перепуганные очевидностью наступающего краха империалистические силы устраивают спешное селекторное совещание. Подлинных властелинов мира совсем немного, и они предпочитают уклоняться от нескромных взоров. Но от зоркого ока советских авторов властелинам скрыться не удалось. Им /авторам/ известно о магнатах все, причем всем одно и то же. Примерно следующее: Джон Хайг: "Тыквообразная лысина цвета старой слоновой кости - в круглой рамке серебряного пуха. Крошечные ручки. Голубоватые ноготки... Две трети мировой металлической промышленности..." Вильям Прайс: "...Щекастое лицо с тремя подбородками - настоящий бульдог. Каменноугольные копи и газовые заводы..." И еще один такой же... И еще одна... Фигуру капиталиста по материалам советской печати обобщил Маяковский: