Всеволод Ревич: Перекресток утопий (Судьбы фантастики на фоне судеб страны)

Мир строится по новому масштабу. В крови, в пыли под пушки и набат Возводим мы, отталкивая слабых, Утопий град - заветных мыслей град,

наставлял один из первых советских поэтов Николай Тихонов. Он назвал стихотворение "Перекресток утопий" - перекресток, расположенный на дорогах мировой истории. Любопытно, согласитесь: в этом программном для него стихотворении поэт счел нужным подчеркнуть, что в его утопический "град" не будут допущены "слабые". Но за что же их отталкивать, а главное - куда их, оттолкнутых, девать? Однако тоже люди, хотя и не считающие слово товарища Маузера верхом ораторского искусства. В котлован уложить штабельками? Загнать за колючую проволоку? Впоследствии Николай Семенович, став одним из руководителей сталинского ССП - Союза советских писателей, участвовал в отталкивании "слабых" и в прямом смысле. Но до этого еще далеко. Поэт преисполнен надежд и не подозревает ни о судьбах страны, ни о собственной эволюции. А может, подозревает?

Утопии - светило мирозданья, Поэт-мудрец, безумствуй и пророчь, Иль новый день в неведомом сиянье, Иль новая, невиданная ночь!

Как видите, "ночная" альтернатива в принципе допускается. Тихонов, надо думать, имел в виду победу контрреволюционных сил. Они и вправду победили, только приняли столь неожиданное для стихотворца обличье, что он и сам включился в их бесовский хоровод. Что ж, попробуем взглянуть, как фантастика отразила упорные мучения, сопровождавшие страну не только в поисках, но и в реальном прокладывании своего особого, своеобразного пути. Одна из особенностей нашего пути заключалось в том, что, по-видимому, в него было скрыто встроен так до конца и неразгаданный механизм, который, вроде террористической бомбы замедленного действия, срабатывал через определенное время и обращал даже несомненные достижения в поражения. Задача, которую принялся решать советский строй после победы, многим казалась разрешимой в короткие сроки, хотя все скорее всего понимали, сколь она грандиозна и нова. Различные точки зрения в таком деле, казалось бы, не просто естественны, не просто желательны - необходимы. Нелепо бы было ожидать, что готовые решения придут сразу. К сожалению, успешно насаждалась такая точка зрения: решения у большевиков, у Ленина, в частности, уже в кармане. Догматически понимаемое единство партийных рядов, категорическое нежелание и неумение вдумываться в доводы оппонентов сыграют свою роль через десяток лет, когда именем ленинской партии будут кровью подавляться малейшие разногласия, малейшие отклонения от того, что высокопарно именовалось генеральной линией партии. Контрреволюционеры, конечно, существовали не только в воспаленном воображении Сталина, но в горячке революционных сражений, в разрухе и нищете, в буднях великих строек, в лихорадочной подготовке к новой войне отодвигалось на второй план, на "потом" здравое рассуждение: как бы то ни было с их тактикой, большевики брали власть все же не для того, чтобы построить самую большую в мире систему концлагерей, а чтобы воздвигнуть самое справедливое, следовательно, самое гуманное общество в мире. Революционная твердость, классовая ненависть к противнику, даже если он твой отец, твой брат, твой сын, - почиталось высшей гражданской доблестью. Вспомните Любовь Яровую из одноименной пьесы Константина Тренева, "сдавшую" собственного мужа, Махрютку из рассказа Бориса Лавренева "Сорок первый", расстрелявшую любимого человека, в жизни - Павлика Морозова, предавшего отца. Разводить интеллигентские турусы на колесах относительно всяких там гуманизмов считалось не только неуместным, но и приравнивалось к прямому пособничеству международной буржуазии. Удивительно: в недавно обнародованных записках Л.Д.Троцкого можно найти такие слова: "Те чувства, которые мы, революционеры, теперь часто затрудняемся назвать по имени - до такой степени эти имена затасканы ханжами и пошляками: бескорыстная дружба, любовь к ближнему, сердечное участие - будут звучать лирическими аккордами в социалистической поэзии". Вот уж от кого от кого, а от Троцкого их трудно было ожидать. Но незаметно, чтобы Лев Давидович когда-нибудь воплощал свои, как выясняется, заветные мечты на практике. Не знаю, когда гуманизм стали именовать абстрактным, то есть неконкретным. Преимущество "конкретного", классового гуманизма, по мнению его законотворцев, заключается в том, что к одному и тому же событию надо подходить с различными мерками. Если буржуазия расстреливает рабочих - это чудовищное злодеяние. Вообще-то говоря, так оно и есть, и спорить можно только с продолжением тезиса: а вот если рабочие расстреливают буржуев, даже без вины, как это, скажем, происходит в платоновском "Чевенгуре", то мораль и совесть красных палачей, простите, исполнителей революционных приговоров, остается незамутненной. Как тут не вспомнить о пресловутой "химере совести"? Подтверждение этой параллели я нашел в книге Д.А.Волкогонова о Ленине: "Он /Ленин - В.Р./, по существу, проповедовал мораль с о ц и а л ь н о г о р а с и з м а. Согласиться, что единственно высокая мораль - мораль пролетарская, то есть коммунистическая, ничем не лучше фашистских рассуждений об "арийской морали"... Ленин обучал этим прописным истинам комсомольцев прямо с трибуны, Троцкий отстаивал тезис о классовости морали даже тогда, когда его самого уже вышибли из страны, над его затылком уже навис ледоруб убийцы, а его сторонников, зачастую мнимых, повсеместно отстреливали, как бродячих собак, в соответствии все с той же моралью. Нет слов, никакую революцию /даже ту, которая организуется "сверху"/ нельзя представить себе как мирный приемопередаточный акт, при котором высокие договаривающиеся стороны подмахивают соответствующие протоколы и, крепко пожав друг другу руки, расходятся без стрельбы, баррикад, разгоняемых демонстраций и т.д. Но одно дело стрелять в атакующих цепях, другое - расправляться с пленными и заложниками. 500 ни в чем неповинных человек пущено в расход - это была так называемая классовая месть за убийство Урицкого. Организаторы и вдохновители бойни не понимали, что одновременно они подписали смертный приговор себе и всей бесчеловечной системе. По тем счетам мы и до сих пор не расплатились. А начался беспредел с первых дней. С поруганных анфилад Зимнего, со стрельбы по кремлевским святыням.