Валерий Язвицкий - Остров Тасмир

— Ну, а все же, кто этот Альба? — спросил опять Грибов, когда все выслушали любопытную легенду.

— Альба? — Богатырь и шаман. Все знают про Альбу, — ответил Тус и, помолчав, добавил — Раз богатырь Альба сражался с врагами, которые напали на наш народ, как комары, несметными полчищами. Долго он бился, но прогнал их, а сам был весь изранен. Пошел он домой е битвы, и кровь с него капала на землю. И где упадет капелька крови, там и расцветает лилия. С тех пор повелись у нас красные лилии…

Пока звучали эти наивные сказки, вдруг среди сияющей мертвой тишины помутился Енисей, и на черном фоне далекой тайги проступили белесые пятна тумана.

Тус забеспокоился. Взгляд его остановился на далекой черной полосе, что была блинке к правому берегу.

— Туда поспевать надо, — сказал он.

Перекинув рули на поворот, все взялись за весла. Лодки дрогнули под дружным напором, и вода легкими струйками зажурчала у бортов.

Между тем туман, сползая с таежных берегов, стоял неподвижно на самом низу. Но вот берега стали словно проваливаться. Высокий яр, что маячил справа, казался теперь крошечным островком в бесконечном океане облаков.

Сильней и сильней плескали весла, становилось жутко среди медленно и бесшумно наползавших туманов. Вот они белой пленкой потянулись по водяной глади, пожирая ее, и черная полоса, к которой стремились лодки, превратилась теперь в островок, залитый половодьем.

Прошло еще минут десять напряженной работы в непонятной странной тоске, и громоздкие лодки с шумом врезались в густую чащу тальника. Цепляясь руками за сучья и ветви, путники, поуказанию Туса, втиснулись в самую гущу деревьев и привязали к ним веревки от лодок.

— Теперь хорошо, — сказал Тус и закурил трубку.

В это время туманы покрыли реку сплошь, и только крошечный кусочек яра, казалось, быстро мчался над белоснежным водопадом облаков, сияющих в лучах солнца. Это было томительно и непривычно, будто потеряны все опоры, будто кучка людей очутилась над страшными безднами, а земной шар ушел из-под ног, упал куда-то в мировое пространство.

Непонятными призраками ползут кругом волокнистые тени, мутится небо, тонет совсем островок высокого яра, и вырастают со всех сторон непроницаемые белые стены.

Сами лодки приняли причудливые очертания, мачты их расплылись и растаяли, и смутно темнеют борта неопределенными пятнами. Изменились и люди и двигаются странными видениями, большие, бесформенные…

— Лезем в каюты, — крикнул Рукавицын, — тоска забирает от этого проклятого тумана!

Все залегли спать, так как нельзя было ничего делать, да и не хотелось.

К утру туманы поднялись и серой пеленой затянули небо.

— Будем плыть? — спросил Рукавицын у Туса, но тот отрицательно покачал головой.

Он был прав. К полудню потянул холодный низовой ветер, тучи зашевелились, заслоились и, заплакав частым мелким дождем, поползли к далекому югу.

Дождь зарядил на сутки, но и он не в силах преодолеть неподвижной тишины. Гулко стучат капли, будто в пустом коридоре, по крышам кают, трутся о тальники, и тоскливо поскрипывают лодки, рокочет далеким прибоем Енисей где-то там, у невидимого берега, скрытого густыми завесами дождя. Крепчает ветер и волнует речную гладь, но все эти звуки кажутся легкими паутинками, которые не могут прикрыть сурового молчания необъятных просторов.

Чтобы скоротать время, в каютах зажгли свечи. Женщины возятся с детьми, Грибов пишет в записной книжке ряды цифр, остальные делают то, что необходимо по намеченному плану и что можно делать в этих скорлупках, застрявших среди тальников затопленного острова. И кажется, что единственным сухим местом остались только эти каюты, тускло освещенные свечами…

После тумана и дождя еще долго плыли граждане будущей «Крылатой фаланги». Медленно, день за днем, тянулась мимо них угрюмая туруханская тайга и уходила на юг. Весенний дождь размыл последние снега, гуще пошла трава и ярче зазеленели деревья.

Лодки шли у самого правого берега, и путники, выходя иногда на землю поразмяться, впервые видели и чувствовали суровую мощь северной природы.

На тысячи верст тянулась здесь тайга по болотистой почве, заваленная в чащах прелым колодником. Уродливые деревья, невысокие и непомерно толстые внизу, тонкие вверху, жались, приседая к земле и широко раскидывая нижние ветви. Всюду молча, как околдованные, вздымались хмурые пихты, ели и печальные березы; только изредка по угорьям и холмам выпирались островками и дорожками кедры, сосны и лиственницы.