Александр поставил его на стол и внимательно всмотрелся, пытаясь углядеть сходство с бабушкой, пока не понял, что бабушку уже не помнит. Тогда он открыл дверцу буфета, где на задней стенке была приклеена ее фотография (в свое время они так и не смогли ее отцарапать, краска же упорно не приставала к глянцу, и они просто прикрыли ее газетой). Осторожно он сорвал желтый, ломкий от времени лист и увидел, что это не бабушка, а совсем незнакомая женщина. Он кинулся в комнату за альбомами, но и там бабушки не оказалось. - Она с собой свои снимки унесла, - сказала сестра, равнодушно следя за действиями Александра. - Впрочем, их совсем мало было. Бабушка была не фотогеничной, тем более сгорбленная. - Но мы-то должны помнить, какой она была. - Безумно вредной - это я помню хорошо. - Стоп, - Александр закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. - Я жил в одной комнате с бабушкой, и над ее кроватью висел ковер с изображением какого-то старинного замка, который она выдавала за свое родовое поместье, потерянное в перипетиях жизни. Помнишь, она еще утверждала, что вытканных в озере лебедей сама в детстве кормила с рук, а один из них ее клюнул шрам этот она всем демонстрировала как примету своего замочного происхождения. А самое интересное, что она ждала из сотканного замка гостя. Какого? Зачем? Неизвестно. Но, что еще более интересно, однажды дождалась. По ее словам, в нашем доме с некоторых пор поселился невидимый человек. Иногда он ходил по дому со свечкой, и тогда бывал немного виден, ибо лучи света преломлялись в его прозрачном теле. Она говорила, что он попал сюда случайно, и его не нужно бояться, ибо то зло, которое по его вине случается дома, непреднамеренное и обусловлено его особой, отличной от нашей, природой. На самом деле ему очень грустно и одиноко, и он бродит, пытаясь найти выход отсюда (может, не только из дома, но и вообще из нашего мира). Однажды я видел его. Он стоял у окна со свечой в руке, тело его колебалось словно в дымке, едва приметное, я даже толком не понял, какое оно. Мне показалось, что от его руки, а, может, от свечки обуглилась рама, и тогда в страхе я забрался к бабушке, а она сказала: "Он добрый, просто - другой". - Она и сама была другим существом, - вставила сестра, моя посуду. - И по ней дурдом давно плакал. Однажды она меня в ванне топила - я волосы краской измазала, а она сказала, что лучше мне тогда не жить. - Лучше, - согласился Александр. - Если волосы в краске - какая это жизнь? Сестра посмотрела на него и, подумав, спросила: - Может, и в тебя вселился дух бабушки? - Ты помнишь, как умерли родители? - перебил ее Александр. - Нет. - Они захлебнулись в крови. Вначале у отца вдруг открылось внутреннее кровотечение (язвенное), которое никак не смогли остановить, пока он не истек кровью. Изнутри. А потом, через полгода, у матери вдруг хлынула носом кровь, прямо фонтаном, и она захлебнулась. Скорая приехала и тут же другую скорую вызвала, потому что самому врачу плохо стало. - И зачем только я этот череп домой притащила? - вздохнула сестра. - Жили себе, жили, и вдруг. Гляди: вон уже и снег пошел. Александр выглянул в окно и увидел: рыжий-рыжий снег падал с неба, припорашивая скошенный, уходящий вниз двор, редкие деревья, крышу времянки тончайшим ажурным слоем. - А еще бабушка клизмы любила ставить, - вспомнила сестра, - прямо спасу не было. Чуть что - сразу клизма. Александр приподнял череп, повертел в руках, словно взвешивая. - Нет, все-таки у бабушки волосы седые были, а тут - рыжие, - сделал он вывод и от досады причмокнул. - A снег? - напомнила сестра. - Он ведь тоже белый, а тут вон как пожелтел. Отчего же и волосы не могли в земле цвет поменять? - Могли, - согласился Александр. - В земле все может. А дырка, гляди, какая огромная, аккурат с кулак. И чем это ее треснуть могли? В дверь постучали, вначале три раза подряд и через секунду - еще раз. - Бетховен, - определила сестра. - Аппасионата. - Не понял? - насторожился Александр, почему-то принюхиваясь. - Баба Фрося, когда хлеб одалживает, всегда Бетховена исполняет. Такая привычка, - пояснила сестра, открывая дверь и пропуская мимо себя огромную туго одетую бабищу. - Перед носом магазин закрыли, - с порога посетовала баба, по-свойски продвигаясь в комнаты. - Хоть кусочек одолжи, а я тебе как-нибудь целой буханкой отдам. Сестра покорно вышла в кухню, а баба Фрося продвинулась вперед и, наткнувшись на череп, непроизвольно дико завизжала. - Что у вас тут, маскарад? - возмутилась через секунду, с трудом переводя дыхание. - Александр бабушку откопал, - сообщила сестра, нарезая хлеб. - Как откопал? - не поняла баба Фрося. - А вот так: лопатой. - Так ведь она у вас пропала, - припомнила баба Фрося. - Пропала. А теперь нашли. - Страшная какая, - передернула плечами соседка. - Что с нами смерть делает. Помню, весной мы с ней раньше всегда фенхель вместе сажали. Его у вас почему-то никто не ел, но сажала она непременно. Мама ваша потом выпалывала, и частенько из-за этого они с бабушкой дрались. - Бабушка сама его не ела, - сказала сестра. - Просто из вредности сажала. - А еще мы варенье вместе с ней варили, так она считала, что каждую ягоду крыжовника непременно пять раз проколоть нужно, а если меньше, то это уже брак. А, когда никого из ваших не было, любила со стульчиком своим на крышу времянки залезть, ей дядя Гриша подсоблял, и там, подпершись, сидела на всеобщем обозрении, а если кто удивлялся, поясняла, что в этом доме другого места ей, окромя как на крыше сарая, нет. - А клад? - напомнил Александр. - Клад она на чужом участке закопала перед тем, как в камыши запрятаться, ибо немцы, отходя, свирепствовать начинали, а вот на чьем - забыла. Это точно было, я эти драгоценности у нее сама видела, царские еще. Ну, дочка, спасибо за хлеб. Потом как-нибудь все сразу отдам. - Если все сразу - мучной завод с пекарней открывать придется, проворчала сестра, прикрывая дверь.
Читать дальше
