Ярослав Веров - Хроники Вторжения

Полковник постоял, докуривая, затем толкнул дверь и вошел в кафе.

В небольшом фойе находились двое. Остервенело затягиваясь сигаретным дымом, они совершенно невозмутимыми, даже тухлыми голосами вели бескомпромиссный спор непонятно о чем. «Но ведь настроение сегодня сиреневое!» – «Сиреневое – не эфирно, читать стихи – нелепо, смешно». – «Зато безрассудно, безумно, волшебно». – «Ну, знаешь, если в сиреневом стихи, то такое творчество – противобожие. Знаешь ведь про этот аспект творческой свободы?»

«Очень хорошо», – подумал полковник и пошел в зал. В зал вела дверь, напоминающая переборку в подводной лодке: комингс, вытянутый вверх овал двери, иллюминатор. Внутри оказалось довольно интересно. В неярком зеленоватом сиянии – с полтора десятка столиков. На столиках – небольшие светильники какой-то необычной, кристаллической формы. Некоторые неярко светились малиновым, некоторые – сапфиром. Но большинство – именно сиреневым.

Вместо обычных пластиковых сидений – мягкие кресла серой кожи. Слева в дальнем углу тонула в зеленоватом полумраке стойка бара. Во всех четырех стенах – окна. Хотя, по идее, они должны быть только со стороны улицы. И в этих вытянутых, овальных то ли окнах, то ли иллюминаторах, плывут звезды. Красиво, массированно, куда-то наискось и вниз. Кажется, что зал – часть космического корабля, летящего к неведомой цели.

На потолке тоже имеется большой иллюминатор; и в нем летят, но уже разбегаясь в стороны от «корабля», звезды. И еще в иллюминаторе – неподвижное зеленое солнце, словно лежит по курсу.

«Да, забавное место».

Через зал тек ручей. На дне ил и галечка. В журчащей воде колышутся какие-то травы, у самой стены, рядом с дверью, над ручьем склонилась маленькая ива. По руслу ручья положены три плоских, выступающих из воды камня.

Полковник потрогал нежные листочки – ива была настоящая. «О-очень хорошо». И полковник, стараясь не глядеть в иллюминаторы – из-за косого полета звезд пол, казалось, уходил из-под ног, – двинулся берегом ручья к ближайшему столику.

За столиком имелось свободное кресло.

– Разрешите?

На него глянули и ничего не ответили. Три девушки, лет по двадцать – двадцать пять. Полковник присел и увидел то, что, стоя у дверей, не разглядел: в темном углу, куда убегал ручей, было устроено что-то вроде помоста; на этом помосте кто-то сидел. Сидел, свесив ноги к воде.

Вдруг этот кто-то заговорил стихами без рифмы. Три строки, и замолчал. «Хокку», – решил полковник. Но из зала ответили двоестрочием. Человек на помосте, тоже в ответ, произнес новые три строки. После паузы, затянувшейся на несколько минут, из зала снова ответили двоестрочием. Нет, были это не хокку, а рэнга, сцепленные строфы.

Сон разума рождает чудовищ.

Чудовища сонно бредут к огородам

И щиплют траву. Луна в небесах.

Сверкающей каплей росы

О прошлом вздыхает картофель.

Зеленый веселый росток,

Весною тянувшийся в Солнцу,

Уж чувствует холод прозренья.

«Мама, смотри, он растет!» —

Ребенок восторженно смотрит.

Он смотрит в свое отраженье

В хрустальной глади пруда.

Но ветра порыв – все исчезло.

И лишь этажей многозвучье

Осталось гулять в небоскребе.

Когда-то он был грозным Скаем,

Когда-то внимал он громам,

Но время скатало свой свиток.

Какая мрачная дверь!

О, как нам страшно в преддверьи.

Откуда нам знать, что за нею —

Синего неба просторы?

А может, – болота и чащи?

Устало вершина горы

Оперлась о землю подошвой...

Послушав подобное с полчаса, Степан Тимофеевич стал понимать майора Батретдинова.

Полковник рассмотрел соседок. Брюнетка напротив все смотрела мимо него на дверь и молчала. Две другие – обе полненькие, невыразительной наружности, негромко обсуждали какого-то Костю. С их слов выходило, что Костя чудовищно талантлив, но живет неправильно, разбрасывается, разменивается на женщин, «и зачем он так много пьет, если можно вовсе не пить?» Эта мысль потрясла полковника. «В самом деле», – подумал он.

И вдруг понял, что ему хочется смотреть на брюнетку. Определенно что-то загадочное в ней было. Вроде ничего особенного – лицо не скажешь, что красивое, без «косметического» глянца, а что-то есть. Вот в тех двух нет, а в ней – есть. А что? Предположим, ждет кого-то. И уже привыкла так ждать. Глупо. На дуру не похожа. Любовь – она, грешная. Это уже интересно.