Ярослав Веров - Хроники Вторжения

Мне заказали кофе, Эдик с полковником взялись за баночное пиво, до которого на берегу озера руки так и не дошли.

Полковник отставил пустую банку, размял в пальцах сигарету, щелкнул зажигалкой. Ну-ну, полковник – движения неторопливые, со значением, с подтекстом. Заходишь на удар? Скорее ударяй, а то надоело мне все это, кто б только знал!

– Я вижу, молодой человек, – заговорил полковник, – вас проблемы геополитики не занимают. Разумная позиция. Но знаете, как бывает. Не интересуетесь вы – интересуются вами. Судьба. Нас на планете восемь миллиардов. А выдергивают вас, Викула. Ведь у вас медовый месяц, вы парите где-то там. И вдруг телефонный звонок, непонятная рыбалка. Зачем? Эх, было бы вам столько же лет, сколько мне... Знаете, в моем возрасте мир видится намного проще. Очень простой мир. И очень простые люди. Люди все простые. Вот вы. Не хотели ехать – а поехали. Хотите уйти – а сидите, кофе пьете. А кофе вы не любите, я же вижу.

Это была правда – кофе я действительно не любил. Полковник мне перестал нравиться. Что-то обнаружилось в нем такое... Не совсем человеческое. Или не человечное? Да нет, не человеческое.

– Год назад возникло философско-литературное объединение «Цитадель». Собираются в кафе «Белый Корабль». Ведут непонятные дискуссии, в очень необычной форме. Пишут непонятные опусы. Читают стихи. Приглашают известных и не очень литераторов.

Полковник остановился. Оно и понятно: именно там я познакомился с Иришей. Конечно, полковник все это знал. Ну что ты, полковник, замыслил? Все заводишь и заводишь руку для удара. Все никак не выйдешь на нужную позицию. Дай-ка я тебе подосру:

– Э-э, Степан Тимофеевич, древние китайцы верили в Великое Ничто. Мы, европейцы, не понимаем, в чем здесь суть. Мы «ничто» понимаем буквально как отсутствие чего-либо. Мы очень не любим отсутствия. Мы слишком предметны. Вот вы рассказываете который час о самых разных предметах. А если подумать, просто остановиться на мгновение и подумать – то все это Ничто. Иллюзия.

– Все оно так, – неожиданно быстро согласился полковник, хотя соглашаться было не с чем – я просто трепался. – Но, знаете, Викула Селянинович, на этот раз Великое Ничто очень и очень заинтересовалось вами.

– В каком же это смысле?

– Вами интересуются жители планеты Марс. Себя они именуют марсианцами, а не марсианами. Может, юмор у них такой. Может, потому что все они – бывшие земляне, так сказать, переселенцы. Эмигранты.

Бляха-муха! Наконец приехали, станция «Вылезайка». Я посмотрел на Эдика. Тот скорбно уткнулся взглядом прямо в полированную поверхность стола. На ней смутно проступали пятна наших физиономий. Хорошо, наверное, быть пятном. Никаких забот...

Примерно за год до описываемых событий полковник Степан Тимофеевич Радченко сдавал дела. Уходил на пенсию.

В понедельник утром, собрав папки с документами, которым еще не пришел срок сдачи в архив, и прочие конфиденциальные бумаги, зашел в кабинет своего коллеги по отделу, молодого майора Батретдинова.

– Здорово, майор. Получай.

Тот встал из-за стола, автоматическим движением пожал руку.

– Покидаете нас, товарищ полковник?

– Шеф распорядился всю «секретку» сдать тебе. Так что давай, пиши список.

– Присаживайтесь, Степан Тимофеевич. Что у вас тут?

Ничего особенно интересного в папках не было. Была пара досье на внештатных сотрудников, не привлекавшихся к сотрудничеству уже лет десять. Было недавно закрытое дело о Лаборатории изучения и стимуляции творческих способностей. Все эти годы полковник сидел «на голодном пайке», остальные дела, которые ему довелось вести, давно пылились в архиве.

Батретдинов полистал содержимое папок. Закрытое дело его не заинтересовало, а по поводу невостребованных агентов заметил:

– О, видите, Степан Тимофеевич, десять лет люди пылились. А мы их теперь востребуем. Опять ветер перемен подул, теперь, слава богу, в обратную сторону.

– Открылся фронт работ? – без малейшего интереса поинтересовался полковник.

– Представьте себе! Как говорится, ситуация назрела. Тлетворное влияние Запада никуда ведь не девалось.

– Схватились за задницу, – заметил его собеседник так, словно разговор шел о футболе.

– Лучше поздно, чем никогда.

Полковник усмехнулся – и этот сосунок вздумал изрекать максимы. Ничего, поваришься – вареным станешь.

– Вот вы, Степан Тимофеевич, если бы шли на пенсию в годочке эдак восемьдесят четвертом? А? Почетные проводы бы, часы золотые или именное оружие. Честь и слава, да? А что сейчас?