Сергей Щипанов: Начни с начала

— Вы не могли бы выразиться яснее? — спросил в тот раз Анатолий Николаевич. — Что значит «не совсем сон»?

— Понимаете, это трудно объяснить. Я видел все… ну, школу, своих ребят, учителей совершенно отчетливо; говорил с ними, спорил. Все было реальным: обстановка, лица, голоса…

Я кратко и сбивчиво рассказал об уроке истории и о разговоре с одноклассниками, но, дойдя до эпизода с Леной, смутился и замолчал. Мне вдруг пришла в голову мысль, что все, о чем я говорю, похоже на описание галлюцинаций психически больного. А что, если у меня действительно поехала крыша?!

— Доктор, вы считаете меня… ненормальным? — с тревогой спросил я, после затянувшейся паузы, в течение которой он пристально смотрел на меня.

— Ну, что вы, — улыбнулся Анатолий Николаевич. — Вы совсем не производите впечатления сумасшедшего. Очевидно, у вас просто разыгралось воображение. Я, конечно, не психиатр, но… Знаете, человек от вынужденного безделья может, иногда, нафантазировать всякое… а при таком болезненном состоянии, как ваше, порой бывает трудно отличить воображаемое от действительного. Но это случается и с абсолютно здоровыми людьми.

Его слова меня ни сколько не успокоили. Мои видения — плод больного воображения? А что это, как не галлюцинации?

Доктор, между тем, опять замолчал, глядя куда-то поверх моей головы, думая о своем.

— Скажите, Валерий, э… Сергеевич, так, кажется? — спросил он, спустя минуту. Я молча кивнул. — Скажите, Валерий Сергеевич, а кем вы ощущали себя там, в своем… э-э… сне? Я имею ввиду… Как бы поточнее выразиться… Ощущали ли себя шестнадцатилетним подростком, или, были, так сказать, в своем теперешнем возрасте?

— Трудно сказать, — ответил я неопределенно. Его вопрос смутил меня. Зачем он спросил: из праздного любопытства, или, несмотря на свои заверения, подозревает во мне психа? Я уже раскаивался, что разоткровенничался с доктором. Мало мне одной болезни? Чтобы уйти от разговора, я сделал вид, будто мне опять стало нехорошо.

— Я, кажется, утомил вас разговорами, — спохватился Анатолий Николаевич. — Не принимайте, пожалуйста, все близко к сердцу. Вам вредно волноваться.

Легко давать советы. Ну, как тут не волноваться. Единственное разумное объяснение моим визитам в прошлое одно — галлюцинации. Но оно меня никак не устраивало. Пусть я стал сейчас жалкой развалиной, в которой едва теплится жизнь. Пусть. Но не псих же я на самом-то деле и не наркоман, не алкаш, допившийся до белой горячки! Как вообще сходят с ума? Сознают ли при этом, что с их головой не все в порядке, или верят тому, что насочиняет больной мозг? Казалось бы, не все ли мне равно, в моем теперешнем положении. Нет! Уходить из жизни сумасшедшим я не желал.

Не случайно, видимо, спросил меня доктор о том, кем я ощущал себя, будучи там, в прошлом. А, действительно, кем? Ответить было не легко. Я постарался припомнить свои ощущения: был ли я, оказавшись там, тридцатипятилетней давности школьником, или теперешним, постаревшим, но каким-то невероятным образом очутившимся в своем собственном тогдашнем теле. Очевидно, и тем и другим одновременно. Вообще, переход в прошлое осуществился как бы естественно, не вызвав ни страха, ни удивления…

Теперь, размышляя обо всем этом, я пришел к неутешительному выводу: «У меня не в порядке с мозгами». И, все же, странно — ведь голова-то как раз работала нормально, в отличие от всего остального, даже была необыкновенно ясной. Может то был приступ, временное помутнение рассудка?

Дверь палаты распахнулась и вошла Ирина, как всегда, жутко занятая, забежавшая между важными делами, отдавая долг дочери, для которой посещение больного отца, такая же неизбежная вещь, как утренний макияж. Прикоснувшись губами к моей щеке, что должно было означать поцелуй, Ирина вынула из сумки пакет с фруктами: бананы, апельсины, киви — все это за последнее время так надоело, что и смотреть не хотелось. Вареной картошки бы, селедки… Сама не догадается, а просить неловко. В сущности, мы с дочерью давно уже стали чужими друг другу, встречаясь, после развода с ее матерью, раз в год — два, и только моя болезнь сделала встречи более частыми.

— Ты сегодня молодцом. Выглядишь лучше, — объявила она, бросив торопливый взгляд.

Хотелось бы думать, что Ирина лукавит, стараясь приободрить меня, но я понимал — она просто невнимательна, занята своими проблемами. Никому сейчас не было до меня дела. Хорошо еще, что не стал ни для кого обузой. Мы перебросились парой ни к чему не обязывающих фраз и Ирина, пожелав мне поправляться, умчалась по своим делам.