Сергей Розвал - Лучи жизни

- Почему вы тогда же не сказали? - хотя и возмущаясь, но тоже тихо, в тон Ношевскому, спросил Чьюз. Он понимал, что здесь и стены имеют уши.

- Чтобы соглашение сразу попало в лапы следователю? Кроме того, как вы докажете, что его принес вам Меллерт? Не забывайте, что там ваша подпись. Знаете, куда соглашение попало бы от следователя? А уж Докпуллер, будьте покойны, заставил бы вас выполнить все обязательства: подпись есть подпись.

- Что же делать?

- Это единственный оставшийся экземпляр? - спросил Ношевский.

Чьюз кивнул.

- По-моему, и его надо уничтожить. Без вашего согласия я не решался. Сейчас он надежно спрятан.

- Нет, нет, Ношевский, я не согласен. Надо опубликовать. Понимаете, пусть этим я не сумею защитить себя, но Докпуллер будет разоблачен: там есть его подпись.

- И ваша.

- Неважно. Я рассказал, что меня заставили силой. Моя подпись недействительна. Лучей я им не дам никогда, - слышите, - никогда! Докпуллер хочет получить эту бумажку, но вряд ли он хочет, чтобы содержание ее стало известно публике.

- Да кто ее напечатает? "Горячие новости"? "Рекорд сенсаций"?

- Найдутся люди, которые напечатают, - возразил Чьюз, вынимая из пачки газет "Рабочего".

- Коммунистическая газета?! - не то удивляясь, не то ужасаясь, воскликнул Ношевский.

- Э, бросьте, Ношевский, - сказал Чьюз. - Я уже не раз обращался к "Рабочему"... Вы это знаете...

- Как хотите, - с явным неодобрением ответил адвокат.

- Я хочу именно так, - подчеркнул Чьюз. - Смотрите, что они пишут. - Он развернул газету."

Рабочий" призывал к решительной защите профессора Чьюза."

Лучи жизни", оказавшись в надежных руках народа, - писала газета, - дали бы всеобщее изобилие, уничтожение болезней. Это, разумеется, невыгодно монополистам. Докпуллер пытается силой завладеть "лучами жизни", чтобы превратить их в "лучи смерти". Что и говорить, коммерсантам, промышленникам, финансистам куда приятней заработать на убийстве людей, чем проиграть на изобилии.

Никогда перед трудовым народом не было такой реальной возможности обеспечить себя дешевой пищей, спастись от болезней, как теперь. Не допустим гибели великого мирного изобретения и превращения его в сверхмощное оружие!

Свободу Чьюзу! "Лучи жизни" - народу!"

Итак, рабочие откликнулись на его зов. А что же ученые?

Он спросил об этом у Ношевского.

- Конечно, ученые не верят газетной клевете, - ответил адвокат. - Но... Ношевский замялся.

- Что же? Говорите, - настаивал Чьюз.

- Многие все-таки считают, что убийство недостойно ученого...

- Значит, лучше было отдать лучи?

- Этого, конечно, не думают...

- Так что же они вообще думают? - уже раздражаясь, крикнул Чьюз.

- Говорят, что нужно было отдать преступника в руки правосудия...

- Как чемодан на хранение? Узнаю школу профессора Безье.

Ношевскому начинало казаться, что Чьюз слишком уж резок. Может быть, тюрьма так на него подействовала?

- Успокойтесь, профессор, - сказал он как можно миролюбивее. - Большинство ученых за вас. "Ассоциация прогрессивных ученых" поручила мне защищать вас. В наше время общественное мнение кое-что значит. Слава богу, мы живем не в средние века...

- О да, романтическое средневековье вытеснено рационалистическим веком техники, а торжественный костер - индустриальным электрическим стулом.

- Профессор, я понимаю вашу горечь, но вы преувеличиваете. Электрический стул вам не грозит. Ученые погибали на кострах, но еще ни один из них не погиб на электрическом стуле.

- И это позор для ученых!

- То, что их не сажают на электрический стул? - в изумлении воскликнул Ношевский.

- Да, именно это, - резко ответил Чьюз. - Сожженный Джордано Бруно - это позор для инквизиторов, но профессор Безье, торгующий отравой для людей, - это позор для ученых. А профессор Уайтхэч, который в секретной лаборатории ищет лучи для убийства людей? Вот наши ученые! Бруно пошел на костер. А нынешних ученых не сжигают, не сажают на электрический стул. Они сами идут к пушечным королям и служат им. Почему же одинокий Бруно пошел за науку в огонь, а нас тысячи, но мы не можем, не хотим защитить науку, защитить человечество? Почему?

Чьюз спрашивал с такой страстностью, как будто от ответа на его вопрос зависела судьба мира. Но Ношевский молчал.

- Мне стыдно, что я ученый! - воскликнул Чьюз, тяжело дыша."

Да ты и впрямь потомок Джордано Бруно!" - подумал Ношевский. Ему захотелось сказать Чьюзу что-то значительное, как-то высказать ему свое уважение, но он вдруг почувствовал, что не находит слов: не потому ли, что в душе его не было этого пламени, а только тлел слабый огонек слегка насмешливого, но почти всегда равнодушного скептицизма?