Александр Рубан - Сон войны

И сказал я Христу: "Ей, Сыне Божий! Слабит Тебя доброта Твоя, потому и правда Твоя не сильна. Правому - сила нужна и жестокое сердце. Не князь одесную Тебя сидит, Иисусе Христе, а ты ошую Князя сидишь! Князь мне бог"...

Промолчал Иисус, нечего было ему ответить. Встал и ушел тихонько. А Князь остался.

"Брось в меня камень тот кто ни разу не гневался!.." - крикнул я в спину Христу. Споткнулся Христос, постоял - да и пошел себе дальше. Не нагнулся за камнем: вспомнил торговцев во храме.

И смеялись мы с Князем вослед ему.

- Не сразу, милок, не сразу...

- А когда?

- Дни три, не мене. Эк ему в боку-то расковыряло. Огнем изнутри горит. Чего ждал? Пошто сразу не вез?

- Боялся он: то ли тебя, то ли своего бога. Не силой же мне его было скручивать? Навредил бы... Не поздно ли привез, а, ведьма?

- Отойди-ка, не засть.

- Плясать будешь?

- Могуч ты, Серафим, да не зело умен. Пляской не хворь, а дурь выгоняют, вроде твоей икотки... Возьми светец. Повыше свети, вот сюда, мне зелье найти надо.

- Ты мне его, ведьма, вылечи, а я тебе за это што хошь. Это ж такой секирник!

- Вылечу. Помашет он еще секирой, доставит мне работушки. Кому лечить, кому калечить - так и живем.

- Слушаю тебя, ведьма, и диву даюсь: говоришь, как старуха. А ведь годочков тебе никак не более...

- Молчи... Держи своего секирника, до покрепче. Я ему плоть отворять буду, гниль выскребать и нутряной огонь зельем душить. Ай нехорошая рана, ай грязная да глубокая... Держишь?

- Держу.

...И не взвидел я света от боли - а когда перестал кричать и открыл наконец глаза, то обнаружил рядом Серафима, напряженно сопящего перегаром. Ухватив за плечи, он прижимал меня к подушке. Танечка, перегнувшись через столик, то и дело убирала падавшие на глаза волосы и беззвучно шевелила губами. Где-то вдали, возле самой двери купе, томясь бесполезностью, встревоженно маячил невыспавшийся Олег.

А в ногах у меня, за спиной Серафима, сидел Ангел небесный. Был он весь в белом, и даже лица его не было видно под эмалево-белым сиянием - только красный крестик во лбу. Сидел и наматывал на левую руку длинную (и тоже белую) кишку, которая щекотно выползала из моего онемевшего, охваченного ласковой прохладой бока.

- Ну-с, и как мы теперь себя чувствуем? - спросил ангел, укладывая свернутую белую кишку в раскрытый на столике чемоданчик. У Ангела был голос пожилого и очень усталого человека, который хочет умереть, а ему опять не дали выспаться...

"Доктор, - догадался я. - Военврач... Надоело".

- Все? - спросил Сима и оглянулся на доктора.

- Да, - сказал доктор, защелкивая свой чемоданчик. - Храни вас Бог. Встал (пыхтя и не сразу - в два или три приема) и церемонно полупоклонился Танечке. - И вас храни Бог, коллега! Вы мне помогли.

Сима наконец отпустил мои плечи и тоже встал.

- Простите, - сказал я, обнаружив, что раздет, и натянул на себя простыню. - Снилось... всякое.

Сима хмыкнул.

Танечка вздохнула.

Олег покашлял, криво усмехнулся и стал смотреть в окно.

Они что-то знали. А я нет. Как всегда.

- Перитонит, - покивал доктор, - он и во сне перитонит. И уж коль скоро вы оказались в районе боевых действий, вам надлежало немедленно проснуться. И потребовать медицинской помощи, а не сидеть взаперти, не заниматься самолечением. Ведь вы же, господа штатские, не только своим здоровьем рисковали! Сам генерал дивизии Грабужинский чуть себе пулю в лоб не пустил, когда Хлява доложил о том, что здесь происходит! Да-с...

Доктор заметно разволновался, но чувствовалось, что это волнение доставляет ему приятность: выполнив долг, поучить.

- Извините, господин воензнахарь, - сухо сказал Олег. Он смотрел не на доктора, а поверх его головы в окно. - А откуда нам было знать? Мы даже из вагона не могли выйти: ни проводников, ни ключей...

- Ни локомотива, - подхватил доктор. - Ни каких бы то ни было опознавательных знаков на вагонах. А все вагоны - ярко-зеленого, армейского цвета. И прибыли без объявления за несколько часов до начала баталии. Плюс ко всему - почти полное отсутствие ожидаемой штатской реакции на психопробу. И что оставалось думать нашим славным штабистам? Разумеется, все эти подозрительные вагоны были немедленно заминированы, как весьма вероятный источник диверсии со стороны супостата. А внезапное алкогольное отравление почти полувзвода воев, производивших минирование, лишь усугубило панику. Если бы не Хлява, который во всей этой неразберихе сумел сохранить ясную голову...

- Да, ладно, папаша, - примирительно сказал Сима. - Понято и усвоено. Нам бы еще пожрать чего посущественней.