Еремей Парнов - Собрание сочинений в 10 томах. Том 7. Бог паутины - Роман в Интернете

Успокоив взволнованную аудиторию профессиональным жестом властителя душ, Морган выдержал интригующую паузу.

— Кто он такой? — наклонившись к Блекмену, шепотом спросил Климовицкий.

— Очень знаменитый человек. Один из столпов теологии.

— Но вещает он, как какой-нибудь языческий жрец… Зевс, Великая мать, алхимия…

— Не обращай внимания. Морган — крупный этнолог и психоаналитик. Здесь он среди своих и может говорить совершенно свободно. Бог един — имена не имеют значения…

— Вы вправе спросить, братья, — на губах проповедника промелькнула улыбка, — расшифровал ли я сокровенное послание, запечатленное на «Фестском диске»? — он бросил многозначительный взгляд на потолочную роспись. — И да, и нет. В кромешной тьме родильных вод предо мной распахнулись врата всех тайн, ибо я вернулся к началу начал, где нет времени. Но на выходе из пещеры вселенский маятник вновь принялся отсчитывать мгновения, я вернулся во время, сделался временным — смертным. Поэтому не ждите от меня потусторонних откровений, но тем немногим, что мне удалось вынести с той стороны, я охотно поделюсь с вами, моими братьями и спутниками.

— Гениально, — шепнул Блекмен Климовицкому. — Сейчас пойдет философия, хотя все уж сказано.

— Что сказано? — Павел Борисович не уловил тайного смысла зачина. Пещера — матка? Очень образно, но при чем тут время? Ускользнуло главное — подтекст. Возможно, сказалось несовершенное знание языка.

Выдержав риторическую паузу, Морган обошел статую богини и остановился возле напольных часов. Потрогав резную фигурку Хроноса, украшавшую палисандровый футляр, он задумчиво огладил гробовую эмблему и сдул пыль с ладони.

— Священное, сексуальное, смертное, — пробормотал как бы про себя, возвращаясь к пюпитру. Богатый модуляциями голос вновь обрел дидактическую размеренность. — Смерть — это последнее испытание на пути к великому посвящению, за которым уже нет никаких тайн. Утратив священный покров, смерть низводится до синонима небытия. Это не касается людей с религиозным сознанием, в кого бы ни веровали они — в Христа, Будду или же Абсолютный дух. Для них смерть — ритуал перехода. Попробуйте поставить себя на место древнего человека, чей духовный мир почему-то принято считать примитивным. Не знаю, чего здесь больше: гордыни или невежества. Древним так же, как и нам, ведома смертная страда — фундаментальное переживание, необычайно глубокое и насыщенное, которое сделало человека тем, кем он есть. За этим стоит слишком многое, чтобы можно было передать словами. Это и уход от неведения детства, и расставание с матерью, и обретение собственного «я», очищенного от младенческих комплексов. Смертные муки древний человек воспринимал как боль инициаций. Если бы только было возможно сублимировать страдание нашей души в архаичные символы, то мы могли бы получить предельно ясный ответ. Смерть — это вхождение в лабиринт, в ночной лес, где блуждают демоны и души предков, в иной мир, куда более реальный, чем здешний, подвластный переменам, временный, бренный. Это великий страх, tremendus [54] Страшный, ужасный (лат.). … Латынь точнее передает трепет, потрясение, парализующие мальчика, посвящаемого в братство мужчин. Его заглатывает чудовищный змей, засасывает в беспросветную тьму чрева, ломает кости в тисках колец, терзает плоть, обжигает огнем, рвет на части, высасывая сок жизни… Архетипический образ умирающего и воскресающего бога: Адониса, Аттиса, Осириса. Алхимическая дезинтеграция перед синтезом возрождения. Мы многое смогли узнать о тех испытаниях, которые по сей день проходят юноши и девушки в джунглях Новой Гвинеи, на островах Микронезии, в дождевых лесах Африки. Они оставляют свои дома, чтобы завершить обряд инициаций в заповедных дебрях, символизирующих иной мир. Пытки, нестерпимые по нашим меркам, достигают своего апогея в ритуале смерти и воскресения. Это последний экзамен, самый ужасный из всех. Вдумайтесь, что означает быть проглоченным, разъятым на части, заживо погребенным? Вы совершенно правы: это нисхождение в преисподнюю на адские муки. Вспомним Иону во чреве кита! Левиафана — змея извивающегося! Смею уверить, что нечто подобное происходило и в Египте, и в Греции, и здесь — на благословенном Крите, где Великая мать богов укрыла младенца Зевса от Крона, пожирающего своих детей. Всюду слышны отголоски посвятительного обряда. Крон — Хронос, чудовищное олицетворение всепожирающего времени. Мы живем в истории. Хронологическая экзистенция перемалывает наши души и плоть. Хронос эллинов — римский Сатурн с беспощадной косой. Вслушайтесь в звучание: Санторини. Остров Сатурна — могильный камень Атлантиды. Мы одержимы стремлением раскрыть древнюю тайну, но не слишком ли самонадеянно без нужной подготовки перешагнуть грань, за которой скрыта иная реальность? — Покинув пюпитр, Морган приблизился к карте Средиземноморского бассейна.