Лидия Обухова - Лилит

Привлечённые криком, лаолитяне лишь на миг равнодушно глянули на волнующийся океан со смелой купальщицей. Если б Безымянный захотел, он также мог бы включиться в их безмолвный, но оживлённый обмен мнениями по поводу примесей в белом песке дюн и концентрации солей.

Лаолитяне спешили: срок их пребывания на Земле был отмерен. Тончайшие квантовые часы указывали Точку возврата, и стрелка неумолимо двигалась к этой точке. В недрах Млечного Пути, в системе двойной звезды, входящей в скопление вблизи ядра галактики, их ожидал гигантский межгалактический корабль, на котором тысячелетие назад они покинули Лаолу-Лиал. Все маневровые светопланы, третью сотню лет блуждающие по планетным системам, должны теперь вернуться со своей информацией. Она будет закодирована и послана в фиолетовую зону тем сверхскоростным способом «прокола пространства», который доставит её на Лаолу-Лиал прежде, чем корабль ляжет на обратный курс.

Что найдут и узнают они, снова собравшись все вместе? Кого недосчитаются?..

Безымянный беспомощно стоял у самой воды; Лилит уносило всё дальше. За рёвом океанских волн она не услышала зова. Смерть — бессмысленная, нелепая — нависла над нею; и всё могущество Лаолы-Лиал оказывалось бессильным!

И вдруг — так же, как Лилит в джунглях, — он увидел метнувшееся с высоты дюны чёрное тело. Был ли это человек? Пропорции его членов поражали стройностью, как у летящей птицы. На мгновение он ушёл целиком в белый буран прибоя и вынырнул на следующей волне, уже далеко впереди. Море летело за ним, как сумасшедшее; вся гладь была покрыта блистающими, движущимися солнечными огнями.

Безымянный смутно — будто сквозь синий кристалл — видел, как два тела, подобно двум рыбам, скользили, парили в толще воды, взлетали над нею, снова окунались в солнце и в соль, исчезали. Это длилось бесконечно долго. Тысячу раз они погибали на его глазах и воскресали опять. Пока прибой не швырнул обоих на берег и не умчался обратно, оставив после себя на мокром песке шипящую бешеную пену…

Мужчина очнулся на секунду раньше, чем Лилит. Он приподнялся на коленях и заглянул ей в лицо. Он обхватил её крепко обеими руками. В тот же миг веки её дрогнули: она узнала его.

…Когда лицо прижато к другому, четыре глаза сходятся в один, и глубоко, чёрно глядит это таинственное око с алмазной искрой белка…

Безымянный растирал похолодевшие руки Лилит; что-то горячо, по-лаолитянски, твердил её спасителю. Оба наконец взглянули на него. Безымянный включил автоматический переводчик: человек ответил. Голос громко и вольно лился из его широкой груди.

Короткие курчавые волосы лежали чуть повыше поперечной складки лба, складки умной и неожиданной на ясном молодом челе. Он нагнулся, чтоб поднять с песка рубаху из тонкой шкуры — почти щеголеватую, так она была мягка и прекрасно выделана, — и у горлового отверстия стянул шнуром из сухожилий.

— Что он сказал? — жадно спросила Лилит.

— Его зовут Смарагд. Он из этой страны. Он спрашивает, не с Луны ли ты пришла?

— Пусть мечты его сбудутся, а желания осуществятся, — поспешно проговорила Лилит, прижимая руки к груди. — Нет, не с Луны.

Резкий звук сигнала разнёсся над дюнами: лаолитяне кончили работу и возвращались к летательным капсулам. Смарагд тревожно вскинул голову, ища в небе поющую стрелу. Но Лилит даже не обернулась.

— Я — Лилит, дочь Табунды. Скажи ему.

— Мы должны уходить, Лилит, — проговорил Безымянный, потянув её за рукав. — Вспомни, твоя родина далеко.

Звук сигнала требовательно повторился, и тонкая шея Лилит, не стянутая амулетами, поникла. Её ноздри вздрагивали от плача.

Последний раз обернувшись, она посмотрела печальными глазами, словно из глубокого ущелья, на человека под косым лучом солнца. Смарагд продолжал неподвижно стоять на дюнах.

— Возвращайся! — раздался голос ей вслед уже издалека.

…Да! Безымянный перестал ощущать себя атомом Лаолы-Лиал: он обрёл собственное бытие, в нём одном помещалась целая вселенная. Куда же он её денет?

Решение остаться на Земле требовало мужества, он это понимал и готов был позаимствовать некоторую его толику у землян.

Хотя существует разное понимание мужества. Для Одама и Смарагда оно имело совершенно реальные очертания: быть мужественным — значит действовать вопреки чувству страха!

Для Безымянного дело уже не решалось так просто — одним ударом кулака. Он знал относительность видимых поступков: можно и не шевелясь двигаться вперёд с головокружительной быстротой. Одаму всякая двойственность недоступна: для него бег — это бег! Когда отдыхают мускулы, может заснуть и ум; таков естественный порядок вещей, как смена дня и ночи.