Брайан Олдисс - Steppenpferd

Сандал исподлобья посмотрел на Предьина. Во взгляде его таилась злобная ненависть.

— Конечно, тоскую! Потому-то и хочу уйти.

Стук молотков неожиданно прекратился. Затем послышались шаги рабочих по крыше, прямо над головой у святого отца и Джулиуса.

Отец Предьин откашлялся, прочищая горло.

— Джулиус, зло существует в людях, во всех нас, это верно…

— И в дьяволах-лошадях, которые сделали все это с нашим миром! — выкрикнул юноша, прерывая наставника.

Священник вздрогнул, но тем не менее продолжил:

— Мы должны расценивать случившееся как часть божественной стратегии свободы воли. Мы по-прежнему можем делать выбор между добром и злом. Нам дарована жизнь, и какой бы тяжелой она ни была, она все равно оставляет нам право выбора. Если ты уйдешь от нас, то уже никогда не вернешься.

Священник и юный послушник смотрели друг на друга, находясь по обе стороны от источенного жучками ветхого стола. Снаружи над восточными горами взошло солнце.

— Я хочу, Джулиус, чтобы ты остался и помог нам в нашей борьбе, — проговорил святой отец. — Ради твоего же блага. Нового пекаря найти нетрудно. Новая человеческая душа — совсем другое дело.

Лицо Санкала снова приняло насмешливое выражение.

— Неужели вы боитесь, что мое потаенное неверие распространится и среди других монахов?

— Боюсь, — признался отец Предьин. — Боюсь, потому что проказа заразна.

Когда юноша вышел из кельи, еще до того, как его шаги затихли на ступеньках деревянной винтовой лестницы, отец Предьин приподнял нижний край сутаны, опустился на колени и сложил руки в молитвенном жесте. Затем склонил голову.

Вокруг стояла тишина, рабочие давно перестали стучать молотками. Залетевшая в келью бабочка налетала на оконное стекло, билась об него, силясь понять, что же удерживает ее от желанной свободы.

Святой отец повторял слова молитвенной мантры до тех пор, пока не успокоился и не почувствовал, что его сознание снова вернулось в глубины великого разума. Его губы перестали дрожать. Постепенно перед ним возникли подергивающиеся строки трехмерного санскритского текста. Письмена эти вызывали ощущение некоего благословения, как будто их содержание являло собой добрую волю. Они были посланием, сообщавшим о том, что жизнь — одновременно дар и обязанность, и содержали более глубокий, потаенный смысл, который навсегда останется недоступным для понимания.

Письмена были золотистого цвета, они часто сжимались и приобретали более сложную форму и не менее часто становились неразличимыми на песчаном фоне.

Когда деятельность мозга находится в состоянии сна, разум никак не может сосредоточиться на каком-либо толковании. В равной степени невозможно прийти к какому-нибудь окончательному суждению. Сложные запутанные изменения, происходящие постоянно, делали подобные попытки несостоятельными. Это было вызвано тем, что письмена наползали друг на друга и скручивались в клубок подобно змеям, образовывали некое подобие тугры на пергаменте нервной пустоты. Выступающие элементы букв вздымались вверх, создавая полосы, на которых хвосты виляли во все стороны, создавая внутри себя разноцветные ответвления похожих на заросли пурпурных ветвей.

Изображения продолжали усложняться. Цвета делались все ярче и ярче. Огромные кольца создавали изощренной сложности шоссе из букв и заполнялись двумя контрастными орнаментами, в которые складывались спиральные свитки — лазурно-голубой и ярко-красный. Процесс переплетения методично распространялся во всех направлениях, значительно увеличиваясь в размерах.

Теперь изображение, которое, казалось, будет расти бесконечно, заполняя собой окружающее пространство, либо уменьшалось, либо сжималось, превращаясь в музыкальный шум. Этот шум сделался более беспорядочным, напоминая скорее удары птичьих крыльев о стекло. Когда письмена исчезли совсем, сознание превратилось в медленно приближающийся прилив, а удары крыльев приняли какое-то зловещее звучание.

Скоро, невыносимо скоро, нарушая настроение трансцендентного спокойствия, хлопанье крыльев превратилось в грохот загадочного происхождения. Это был цокот копыт — как будто огромное животное пыталось неуклюже вскарабкаться по крутым ступеням лестницы. Оно время от времени спотыкалось, но упрямо, по-звериному двигалось к цели.

Отец Предьин пришел в себя. Прошло немало времени. В лишенном зрачка глазе круглого окна небо затянулось облаком. На подоконнике лежала обессилевшая от напрасных стараний бабочка. Однако инфернальный шум не смолкал. Казалось, будто невидимый жеребенок пытается подняться по деревянной винтовой лестнице в келью святого отца.