Александр Рубан - Пыль под ветром

Лишь когда угасала последняя, можно было перевести дух, исподтишка оглядеться и продолжить бессмысленный путь.

Или глупую речь.

Или стыдное наслаждение…

До восемнадцати лет это было с ним только в кошмарах. И лишь одноклассница Аля Гриневич — сероглазая егоза и насмешница в немыслимо коротенькой юбочке — обладала барьером, не таявшим даже во сне.

Алевтина Мудрых, вдова хвастуна и похабника Васьки, лейтенанта спецназа, в последние годы всё чаще снилась Илье, когда он засып а л рядом с Неллечкой Дутовой, матерью-одиночкой.

Наверное, потому, что Неллечка была похожа на Алю.

Внешне. Разумеется, только внешне.

А внутри это было строгое и печальное существо, больше всего на свете желавшее любить и подчиняться и меньше всего на свете склонное потакать своим желаниям. Потому что, однажды побывав замужем, Неллечка узнала о мужчинах если не всё, то достаточно много, чтобы уже никогда не иметь с ними никакого дела. Инженер по снабжению Илья Борисович Тенин оказался единственным исключением из этой жизненной стратегии. Весьма продолжительным исключением…

Но до знакомства с Неллечкой Дутовой — да и до начала инженерно-снабженческой деятельности — Илье было ещё далеко.

Будучи уже студентом инженерно-строительного института, Илья изредка видел абстрактные сны — тоже, как правило, кошмароподобные. Но, в отличие от настоящих кошмаров, они казались ему более содержательными и как бы с намёком.

Например, снились глаголы — все как один в безличной форме.

Моросило. Сквозило. Дождило. Порывами шквалило с ливнем. Вдруг почти без перехода жарило с неба, густо пар и ло от земли и отчётливо несло откуда-то гарью. Когда уже становилось не продохнуть и казалось, что вот сейчас не хватит воздуха, небо опять затягивало тучами. До неприятности резко свежело. Сверкало и погромыхивало над головой, а под ногами раскисало и хлюпало.

То смеркалось, то, наоборот, рассветало.

Тянуло чесноком и сероводородом.

Дуло в шею…

От мельтешения безличных обстоятельств (мельтешения монотонного в своей беспорядочности) закладывало уши, кружилось перед глазами и путалось в мыслях.

А потом в самой гуще этой свихнувшейся грамматики обнаруживалось неуклюже косолапившее одинокое Я. Словно какой-то материальной силой, его неудержимо влекло терминатором между стемнело и развиднелось.

При этом бедное Я лихорадило и трясло, ненадолго отпускало и снова схватывало. Его качало из стороны в сторону, мотало, как жесть на ветру, и слегка подташнивало. Было видно, что ему давно и основательно не везёт. Так давно и так основательно, что уже ничего не хотелось и ни во что не верилось. Некогда гордому Я обречённо думалось о бесконечности пути и недостижимости цели. Представлялось бессмысленным уходить из одной западни, чтобы немедленно угодить в другую.

Нездоровилось, тянуло ко сну и как о величайшем счастьи мечталось покориться ближайшему обстоятельству: пусть, как говорится, несёт, авось куда-нибудь да вынесет!

Но полагалось идти…

— Кем? Кем полагалось? — возмущённо кричал Илья и просыпался из одного кошмара в другой, который почему-то назывался реальностью.

Со второго курса дорожно-строительного факультета Илью чуть не отчислили за академическую неуспеваемость, но он вовремя взял меры. Принёс в деканат повестку и получил справку для военкомата о том, что деканат-де не возражает. Было обидно, что не возражает, — зато возникала реальная возможность восстановиться на втором курсе через два года.

«Не надо противиться обстоятельствам: пусть думают, что ты ими управляешь!..» Там, куда попал Илья, такая стратегия оказалась несостоятельной.

Это был дюралевый посёлок в третьем, самом дальнем, поясе охранения какого-то объекта, возле русла «реки», пересохшей лет пятнадцать тому назад и с тех пор нигде поблизости не появлявшейся. Это был участок границы внутри государства. Границы, которую никому не взбрело бы в голову нарушать. Потому что нечего делать человеку на этой голой, твёрдой, ровной, как антикварный стол, давным-давно отполированной и ещё немножко блестевшей, но уже покрывшейся трещинами от старости, безводной солончаковой поверхности… Если бы Земля была плоской, то край Земли следовало бы искать где-то неподалёку от этого места.

Раз в день со стороны объекта приходил тягач с двумя бочками воды для кухни и умывальника, а каждую субботу — с тремя бочками. Если к концу недели удавалось сэкономить ещё одну бочку воды, баня была не только для дедов. В умывальнике воду не удавалось сэкономить никогда: салаги, несмотря на строжайший запрет, её пили, а мудрые деды лили себе за шиворот и смачивали панамы.