Артур Дойл - Затерянный мир (сборник)

Теперь настала очередь удивляться Челленджеру.

— Как вы сказали? Сегодняшнем? — переспросил он. — Но сегодня утром газета «Таймс» не выходила.

— Вы что-то путаете, сэр, — возразил американец и мягко улыбнулся. — Лондонская «Таймс» выходит ежедневно, — с этими словами молодой репортер достал из внутреннего кармана сложенную газету. — Посмотрите, ведь это письмо писали вы?

Челленджер захихикал и самодовольно потер руки.

— Теперь я начинаю понимать, в чем дело, — проговорил он. — Значит, мое письмо вы прочли сегодня утром?

— Да, сэр, — кивнул американец.

— И сразу же отправились ко мне? — продолжал допытываться Челленджер.

— Разумеется.

— И вы не заметили по дороге ничего необычного?

— По правде сказать, заметил. Англичане стали более любезными. Такими я их никогда не видел. Даже носильщик, пока вез мой багаж, рассказал мне какой-то забавный анекдот. Признаюсь, это было для меня совершенной неожиданностью.

— И больше ничего вас не поразило?

— Да нет, вроде бы больше ничего интересного не случилось.

— А вы не припомните, в котором часу вы отъехали от Виктории?

Американец улыбнулся.

— Странно получается, профессор. Приехал задавать вопросы я, а спрашиваете меня вы. Кто же из нас кого интервьюирует? Эта ситуация мне кажется интересной.

— Простите, но не могли бы вы ответить на мой вопрос. Так, когда же вы выехали? Или вы этого не помните?

— Естественно, помню. Выехал я в половине первого.

— А приехали?

— В четверть третьего.

— Вы наняли кэб?

— Как видите, да.

— И каково, по-вашему, расстояние от станции до моего дома?

— Полагаю, что не более двух миль.

— И сколько времени понадобится, чтобы преодолеть такое расстояние?

— Ну, даже если тащиться на той дряхлой, страдающей астмой кобыле, на которой приехал я, то все равно не более получаса.

— Следовательно, сейчас должно быть три часа.

— Или чуть больше, — согласился американец.

— А теперь посмотрите на свои часы, — предложил профессор Челленджер.

Американец, улыбаясь вытянул из кармана часы и брови его медленно полезли вверх от изумления.

— Послушайте, — воскликнул он. — Да они у меня давно стоят. Эта кляча побила все рекорды. В самом деле, тут что-то не то. Солнце садится. Послушайте, я ничего не понимаю. Сейчас что, действительно уже вечер?

— А вы не помните, не происходило ли с вами чего-нибудь странного, пока вы въезжали на холм?

— Постойте, постойте. Я припоминаю, что мне очень хотелось спать. Еще я высунулся в окно, что-то кричал кучеру, но он, похоже, не слушал меня. Потом я почувствовал легкое головокружение, наверное, от жары. И-и-и, вот, собственно, и все.

— Вот-вот. То же самое случилось и со всем остальным человечеством, — произнес Челленджер, поворачиваясь ко мне. — У всех внезапно закружилась голова. И до сих пор никто не понимает, что же произошло на самом деле. Очнувшись, каждый будет продолжать делать то, чем занимался до того, как впасть в забытье. Точно также, как Остин, который, поднявшись, снова схватился за шланг. Или как игроки в гольф: воскреснув, они продолжили партию. Ваш горячо любимый редактор, Мелоун, как ни в чем не бывало, продолжит свою работу, и, полагаю, будет крайне удивлен, обнаружив, что одного номера газеты не вышло. Вот так-то, мой юный друг, — сказал Челленджер, на этот раз обращаясь к репортеру — американцу. Вид у профессора был победный и благодушный. — Возможно, вам будет небезынтересно узнать, — снова заговорил он покровительственным тоном, — что Земля уже прошла сквозь ядовитый поток, который, подобно Гольфстриму, бурлит в океане эфира. Прошу вас так же отметить, в будущем вам это очень пригодится, что сегодня не пятница, двадцать седьмое августа, но суббота, двадцать восьмое. Иными словами, в течении двадцати восьми часов вы находились без сознания, и все это время ваш кэб стоял неподвижно на дороге, ведущей к моему дому.

И «прямо тут, на месте», как сказал бы мой американский коллега, я мог бы и закончить свое повествование. Да вы, вероятно, и сами поняли, что он представляет собой развернутый вариант моей статьи, появившейся в понедельник, в «Дейли газетт». Статья эта во всем мире признана сенсацией века. Нашу газету рвали из рук, из-за чего ее пришлось неоднократно допечатывать. Общий тираж понедельничного выпуска составил три с половиной миллиона экземпляров. Все заголовки из нее я аккуратнейшим образом вырезал и повесил в рамке. И по сей день они смотрят на меня со стены моего редакторского святилища.