Дмитрий Щербинин: Пробуждение

Это была некая широкая, обнесенная высокими, деревянными колами поляна, кое-где пробивалась трава, но большая часть была вытоптана. Сверху сияло солнце, но и солнце и небо лазурное - все было каким-то ненастоящим, словно бы нарисованным. Неподалеку возвышались качели - никогда прежде не доводилось Алеше видеть таких качелей - это были качели великанов, и формы их были чужды человеческому. Только разум, привыкший совершенно к иным понятиям, мог создать такое - не представимо было, как на такую конструкцию вообще можно было сесть... Но Алеша не успел толком разглядеть ни качелей, ни поляны, ни неба. Стремительно стали нарастать шаги, и он уже знал, что это идет великан, или ребенок великана, и что он именно к нему, крохотному Алеше идет. Так сильны были эти, сотрясающие землю шаги, что он повалился навзничь, уткнулся в эту сухую, пыльную землю, увидел, что в ней раскрывается трещина - куда-то глубоко-глубоко эта трещина уходила - там был мрак, там что-то скрежетало, гудело. И быстро-быстро заметалась его мысль, ему даже казалось, что он вслух проговаривает - однако слишком стремительно тек этот поток, чтобы мог успевать обращаться в слова:

- Это так не может дальше продолжаться. Эти кошмарные, стремительно сменяющие одно другое явления должны иметь хоть какое-то объяснение. Логичное объяснение - пусть и страшное. Пусть. Ничего не может быть страшнее, чем быть в таком кошмаре без объяснения. Значит, значит... Что же ты - ищи, ищи... Эти темные колонны, которые над городом поднимались - твоей первой мыслью было, что началась ядерная война - бомбардировка...

И тут, так же стремительно, в одно мгновенье, когда он уже знал, что тот чуждый всему человеческому великан склоняется над ним - полыхнуло воспоминанье. Это было бесконечно давно, целую вечность назад, и в каком-то ином мире. Он, совсем еще маленький, но не намного меньше, чем теперь, стоит в комнате у мамы, стоит у ее коленей, она же читает газету. За улицей темно-серое, мрачное освещение; должно быть - глубокая осень. И он стал выспрашивать, что пишут в газете - вот по слогам стал читать название какой-то статьи. Мама же, задумавшись о чем то другом, сказала буквально, что там было написано. А написано там было, что мол какое-то государство продает такому-то ядерные боеголовки, и что мол это может привести к военному конфликту. Она еще и не знала, насколько Алеша чувственный и восприимчивый - так вот - тогда он расплакался, он вновь и вновь спрашивал: "Что, неужели - начнут!" - и был он уже уверен, что раз мама так сказало, то так на самом деле все и произойдет - просто уж и не может быть как-то иначе. Однако, мать стала его утешать, говорить, что все это не точно, да и не будет скорее всего... и, все-таки, долго тогда не мог Алеша успокоится, все плакал и плакал, уткнувшись ей в колени.

И вот теперь вновь сквозь его стремительные рассуждения пробилась и еще одна мысль, что вся жизнь уже прошла, что он в царствии смерти - он отогнал эти тяжкие думы, и продолжил рассуждать или говорить:

- Да - началась эта страшная война. Ядерная. Пусть я представлял, что все будет как-то по другому, что ж - откуда же я мог знать, как это будет выглядеть. Да и никто не мог знать. Когда разом столько бомб взрывается наверное, происходят какие-то искажения. А волны, радиация - наверное, они каким-то особенным образом воздействуют на мозг, вот откуда все эти галлюцинации...

Однако, хоть и пронеслось все это в нем - все это было настолько блекло, против происходящего на самом деле, что он сразу понял, что все совсем по другому, да тут же и позабыл об этих своих рассуждениях.

Громадная ручища подхватила его сзади, резким рывком приподняла метров на пять от земли. Он хотел развернуться, увидеть, кто держит его, понять, что хочет он сделать - но он так и не мог развернуться, и это-то неведение было самым страшным. Он видел только глубокую тень, которая лежала теперь на земля, однако, тень простиралась во все стороны, и не имела каких-либо четких контуров, так что и невозможно было определить, что же это на самом деле. И тут эта незримая рука размахнула его, и из всех сил швырнула оземь! Он ударился о ту самую щель из которой исходил рокот, и трещина эта раздвинулась, поглощая его в свои недра. Он пролетел через толщу, и вот повалился на некую твердую поверхность. Боли от падения не было, однако, прежний страх еще возрос. Это был уже ужас - он по прежнему не знал, чего боится, и это было самым тягостным. Хотел кричать, звать на помощь, и он не закричал только потому, что боялся этим своим крикам привлечь это нечто.