Дмитрий Щербинин - Счастье

- Да... И стихи писал?!

- Иногда, редко очень...

- Да что ж это?!.. А Музыка то где?!

- Музыка... Я не знаю о чем вы говорите... О чем ты, Виталий, говоришь. Я же здесь только первый день. Видишь, как постаралась - ты же мне кредитную карточку дал - позволил весь этот мрак благоустроить...

- Да это ж бред! Вчера познакомились?!

- Да, да... На вечеринке... Я в основном говорила, но вы же со всем соглашались. Я так волнуюсь... Вы так и не дали автограф, да и зачем он ведь мы теперь все-время вместе будем.

- Прочь! Иди прочь!

- Виталий, дорогой, вам же лечиться надо. Вы же очень, очень больны. Вы же и мира не воспринимаете. Вы стихи прекрасные пишите, но сами то как бы и не живете...

- Ведьма! - он схватил ее за плечи и с силой встряхнул. - Отдай мне музыку и убирайся прочь!..

Девушка и не пыталась вырваться, она только опустила голову и громко зарыдала. Виталий сам почувствовал боль, страдание, он выпустил ее плечи, а у нее ноги подогнулись и она уткнулась лицом в его плечо - он почувствовал на груди ее жаркие слезы.

- ...Тебе так плохо, ты такой одинокий. Пожалуйста, пожалуйста - позволь мне быть вместе с тобою...

Он отвечал дрожащим, слабым голосом:

- А я ведь и прежде предчувствовал, что ты придешь. Даже, знаешь ли, и речь для тебя уготовил. И вот теперь... Кажется, напрасно я все те слова готовил... теперь все путается, с трудом вспомнить могу... Ты, понимаешь ли - ты пришла, чтобы разрушить все - всю жизнь мою; ты вовсе не любишь меня...

- А... Ты почувствовал... Я же не говорила тебе! Или обмолвилась - но ты сразу почувствовал - всем сердцем люблю; тебя одно - пожалуйста, не отвергай. Я буду помогать, я вылечу тебя...

- Где Музыка?! Ты только верни мне Музыку, и уйди! Оставь насовсем! Все, все оставьте... - тут он, в порыве страдания вновь схватил ее за плечи и вновь встряхнул. - Мне очень больно! Мне среди вас, очень, очень больно! Уйди, а я здесь все погружу во мрак, и будет Музыка. И все! Все! Я никогда больше отсюда не выйду, потому что тошно! Тошно! Тошно от вашего мирка!.. Тело умрет, как это хорошо... Ты говоришь, что я болен - а я говорю, что все вы! Все!.. Вы больны! Больны! Вы всегда в пустоте толчетесь, сплошной самообман, бесконечные иллюзии вас окружают! Ты запомни - я в каждое мгновенье умираю! Уйди, дай умереть! Иди, и вертись в своем разумном хаосе! Дай мне тишины и музыки!.. У-й-д-и!!!

И он, развернул ее, горько рыдающую, и, сильно толкая, вывел в коридор, а там и на лестницу выпихнул, из всех захлопнул за ней дверь; стал закрывать замок, и тут обнаружил, что и замок какой-то новый, блестящий - он довольно долго с ним возился, и, дождавшись наконец щелчка, повернулся и метнулся в свою... впрочем уже вовсе и не в его, но преображенную, чуждую комнату. Он стал рыться в кассетах - раскидал все их, но так и не нашел той, единственно дорогой - он бы сразу узнал ее - то была изрядно потертая, для других может совсем неприметная кассета. Все же он стал проверять все разбросанные по полу кассеты - ведь должна же была быть хоть одна копия, ведь не могли же оставить его без всякой надежды, в таком мучении. Однако, ни одной копии не было - все чуждая ему, негармоничная, даже и не музыка - нет - белиберда, еще худшая чем шумящий за окнами хаос. Как же отвратительно это яркое сияние из начисто вымытых окон! Прежде всего он захлопнул форточки, и так хоть шум стал не таким режущим! Бросился искать занавеси, распахивал шкафы, тумбочки, и не находил даже ничего темного. Наконец, с полчаса так пробегав, просуетившись, он почувствовал сильную усталость - даже и ноги оцепенели, и он едва смог доковылять до своей кровати - там все его тело разом подогнулось, и он повалился лицом вниз, обхватив руками лоб, зажав уши - он решил, что лучше всего было бы умереть, и он смирился со своей смертью решил лежать так до конца. Долгожданная тьма нахлынула стремительно, и не было больше ни звуков, ни видений...

* * *

Очнулся он когда на улице развесил свои загадочные, темноватые полотна поздний вечер - и, хотя и из-за закрытых окон, но шум этого опьяненного весной города врывался в комнату, и прежде всего Виталий бросился к магнитофону - только схватившись за этот новенький, полированный центр, вспомнил все, и сжал голову от пронзительной, волнами накатывающейся боли. Он не знал что делать, куда деться. Он не мог больше лежать, не мог и сосредоточиться - попробовал посидеть с зажатыми ушами, однако и это было невыносимо - как бы крепко не зажимал, все равно слух был настолько обостренный, что хоть некоторые звуки, но проникали из внешнего мира. Главное - не было музыки! Он пытался вспомнить ту пронзительную мелодию, но приходило некое невыразительное гудение, бормотание; пытался вспомнить мгновение встречи с Нею, но мгновение представлялось обесцвеченным, безжизненным, и это было невыносимо тяжко, ведь мог же он вспомнить по крайней мере то, как прежде он часами плакал - а теперь то все пустота, и этот невыносимый, вязкий, болезненный шорох, скрежет, стон безумной жизни за окном - и он вновь схватился за раскалывающуюся от боли голову, и, повалившись лицом на подушку, застенал: "Зачем... за что вы это со мной сделали?!.. Свободы... Дайте мне уйти..."