Дмитрий Янковский - Третья раса

Но вообще, если смотреть применительно к Поганке, у меня в голове стояла ответная часть к ее нейрочипу. Но как-то не очень я понимал, что нужно для прямого воздействия.

Я уже хотел задать эту задачку Молчунье, но тут меня самого осенило. Прав был Долговязый, бывают у меня озарения. Можно ведь допустить, что канал связи с Жабом у меня разблокирован, а выход на Поганку закрыт тем самым кодом, который написал на песке Жаб. Это логично, иначе я во сне мог бы ненароком запулить ракетами по координатам, которые одному дьяволу только известны. Значит, надо попросту передать цифры открытым кодом на мой нейрочип. А что может быть проще, если скафандр напрямую соединен с нервной системой?

Я осторожно, сам еще не представляя результат, поочередно сложил пальцы в жесты, обозначающие нужные цифры.

«Копуха?» — отозвалась Молчунья, уловив непонятный сигнал.

Я не стал отвечать. Введя последнюю цифру, я замер, ожидая хоть какого-то результата. И результат последовал! Я ожидал его где-то у себя в голове, но он проявился прямо на забрале шлема, переданный через нейроконтроль скафандра.

«Код принят, — пробежали зеленые буквы. — Канал доступа установлен. Выберите интерфейс».

Я выбрал стандартный интерфейс программатора и получил на экране карту мира в проекции Меркатора. Дальше все было просто и понятно — как на учениях по обезвреживанию ракетной платформы. Только на этот раз мне надо было включить не систему уничтожения, а перевести ракеты на ручной режим управления, и дать старт по введенным координатам. Включив трехминутный отсчет, я отплыл на приличное расстояние, чтобы меня не накрыло реактивными струями, и дождался, когда хитиновая ракета с двигателем, начиненным нитроклетчаткой, скроется в темноте над головой.

Через двадцать три минуты на связь вышел пресс-атташе европейского парламента. Я был очень рад с ним побеседовать. Вот только результат этой беседы выбил меня из колеи гораздо сильнее, чем отсутствие программатора у Поганки.

«Просим вас сохранять спокойствие, — бежали буковки по экрану. — К сожалению, почти сразу после задержания Вашей жены, гравилет полиции, на котором она должна была быть доставлена в порт, пропал с экранов радара. Вследствие этого она не предстала перед судебной комиссией».

«Блеф, — спокойно ответил я. — Откуда тогда вся шумиха, если вы ее не задерживали? Врете, как все политики. Мне тут очень темно, давление давит. Четыре километра — не шутка. Могу натворить дел невзначай. Мне ведь все равно куда ракеты пускать — в орбитальный снаряд или по вашему гребаному Брюсселю».

«Я Вас уверяю, Ваша жена не была задержана. Всю шумиху нам пришлось затеять, чтобы оправдать уже прошедшее сообщение о поимке дельфина с вживленным нейрочипом. Надо было принять меры, и мы попытались их принять. Но ввиду пропажи без вести главной подозреваемой нам пришлось раздувать шумиху до предела, чтобы удовлетворить праведный гнев общественности. У нас не было выхода».

«У меня его тоже нет, — ответил я. — Старт ракеты на Брюссель через пять минут. Кто не спрятался, я не виноват. Время подлета двадцать минут. Конец связи».

Я вывел на монитор карту и назначил новые координаты для пуска. Пять минут — достаточное время, чтобы отплыть на приличное расстояние. Надо же придумать такую чушь! Леся пропала. Какая случайность! Ой, ой, ой…

Самая большая собака на свете была готова сорваться с поводка. И никто на свете, кроме меня, не мог это остановить.

«Вот подлетят к небу все судьи и весь европейский совет, — подумал я с мрачным удовлетворением. — И поздно будет кричать «Не надо», и поздно будет врать, как обычно».

До старта оставалось четыре минуты. Честно говоря, я не знал, что делать после запуска. Скорее всего Леську мне все-таки отдадут. После первого взрыва у них не будет выбора, как выразился пресс-атташе. Жаль, что пришлось стрелять. Жаль. Мало кто поймет мои мотивации. Мало кто согласится, что для кого-то жизнь и свобода одного человека могут значить больше, чем весь остальной мир. Они не верят, что у меня хватит духу. И на их совести будет уничтожение Брюсселя, не на моей. Могли бы отдать Леську, и все. Было бы тихо и мирно.

И вдруг мне в уши ударило громом. Я только через мгновение понял, что это не гром, а биомембраны скафандра. Отвыкнув от человеческой речи за несколько суток, проведенных с глухонемой, я не сразу распознал знакомый до боли голос:

— Копуха, здесь Жаб. На связь! — тон у бывшего взводного нисколько не изменился. Командир от бога, чего уж тут говорить.