Андрей Кокоулин - Фотография на память

— Ах ты ж!

Рядом, завернувшаяся в одеяло, косо сидела женщина. Вроде живая.

Вадим поднял и прижал к себе мальчишку, вздернул вверх женщину — откуда только силы взялись.

— Пошли, пошли!

За спиной трещало и обваливалось дерево, ревел огонь. Женщина плелась еле-еле. Вадим обернулся, подтянул ее к себе, потерял вдруг ориентацию.

В горло набилось ежиков, и они драли его иголками.

Дым, огонь. Подышать бы. Вадим ткнулся в стену, в другую. Вроде небольшой дом-то. Женщина упала, он чуть ли не пинками заставил ее подняться.

Мы еще можем, мы еще фотографию…

Вспыхнул край одеяла, и Вадим сбросил его с женщины. Под одеялом на женщине оказалась ночнушка. Куда идти? Куда?!

Дернул рукой мальчишка. Это хорошо. Это совсем замечательно. Гадство, где окно? Понятно, где-то в дыму.

Он почти отчаялся. Жутко пекло спину. Кусало.

Что-то грянуло в стороне, женщина повалилась кулем, застонала:

— Не хочу! Ой, не хочу!

Ее грязные полные ноги заскребли по полу.

— Встать! — выкашлял Вадим. — Встать!

И увидел вдруг Альку.

Даже остолбенел. Блин, подумал, а мы тут горим. А затем пошел к ней, на нее, в дым, с Егоркой на плече и его матерью волоком. Шаг, другой. Третий.

Окно, господи, окно!

Окно вылепилось, как в жизни не бывает. Узкое, да, не то, в какое он влез, но, похоже, то, которое он высадил по пути.

И хорошо. Вадим уже еле стоял.

— Сюда, — он высунул в окно Егорку. — Эй.

К черту огонь.

Чьи-то руки потянули мальчишку вниз. Кто-то с лицом, черным от сажи, прикрываясь от жара ладонью, подтаскивал лестницу.

— Здесь еще… здесь…

Вадим, поднатужившись, приподнял к оконному проему женщину. Она уже была без сознания, тело стало податливым и тяжелым. Кое-как он забросил ее на подоконник. Верхнюю половину придержать, господи, только бы не застряла, пухлую руку согнуть, протолкнуть за головой, за плечами, уткнуться лбом в обгорелую ткань.

Упадет, шею свернет.

Кажется, он на секунду вырубился. Я еще здесь? Да, я еще здесь. Горю.

Несколько мгновений Вадим недоуменно смотрел на горящий рукав куртки. Странно, не больно. Так, покалывает…

Женщина вдруг исчезла из окна.

Упала? Куда? Он сполз на пол. Черт, все куда-то падают. Пропадают. Как Алька. Как родители. Их, понятно, сразу на небо.

А Вадима-хомяка?

Он вдруг почувствовал, что его тоже тянет вверх, вверх, через какие-то острые углы, через дымную реку.

Неужели? Тогда, конечно… Жалко, что еще два снимка…

Залп холодной, ледяной воды в грудь, в лицо обжег почище огня. Вадим содрогнулся, съежился и открыл глаза.

Странно как-то на небе встречают. Всех так?

— Жив? — склонился к нему Александр.

Пальцы черные, шея черная, щеки и лоб черные. Зубы белые. Афроамериканец. С ведром.

— Жив.

— Ну и славно.

— А Егорка?

— Фельдшерица откачала. Так что живой. Встанешь?

— Посижу.

Вадим привел себя в сидячее состояние.

Дом распадался. Его уже не тушили. Провалилась крыша, огонь рвался вверх, выжигая все изнутри. Пожарная машина приткнулась бампером к чужому забору и проливала соседские крыши.

Летели и гасли искры.

Люди стояли, переговаривались, курили. Блестели кинутые в траву лопаты.

— Петр, сучонок, поджог, — услышал Вадим. — Обещался, обещался, сделал.

— Хорошо, туристам не спалось, — сказал другой голос. — Так бы и Настька, и дети ее…

— Вот же судьба у бабы…

Александр присел рядом, оттирая руки клоком травы.

— Слышишь, турист? А ведь спас ты мальчишек! Понимаешь, спас! Случилось! Если бы сам не видел…

Вадим кивнул.

Лег снова. Покалывало спину, затылок, спалил там все, наверное, кожу, волосы, волдыри пойдут с пятирублевик. Куртку, конечно, тоже, вусмерть.

Желто-серое небо с черным языком дыма наливалось рассветом, будто флюсом, с одного бока.

А все же хорошо. Вадим почувствовал, как разползаются в улыбке губы. Живы. Мальчишки живы, Алька. Живы — и все. Потому что иначе было бы не правильно. Иначе бы… А они живы! Живы!

Мир распух, оплыл и лопнул.

— Чего ревешь? — спросил Александр.

— Так, — Вадим провел по глазам ладонью. — Какое сегодня?

— Двадцать четвертое уже.

— У меня осталось мало времени.

Он поднялся, морщась от жжения в спине.

— Погоди, — сказал Александр, — сначала мы тебя в медпункт…

Фельдшерица, немолодая, с бульдожьим лицом и добрыми глазами, долго охала, потом долго мазала чем-то пахучим Вадиму шею, спину, правое предплечье и всю правую ногу — от ягодицы до пятки. Вам, молодой человек, сильно повезло, волосы отрастут, глаза поправятся, а вот спина и бедро будут чесаться, я вас сейчас перебинтую и не возражайте, не по возрасту вам возражать…