Юлия Остапенко: Слишком

– Да не помню я.

– Ладно, кончай ломаться.

– Да ну…

Она поупиралась ещё немного, потом сдалась. Вытерла руки о фартук и пошла в комнату. Родион остался на кухне – рассматривать эту бабу на обложке и мечтать об Алисе-манекенщице.

Из комнаты донёсся один нестройный аккорд, потом другой.

– Оно такое раздолбанное! – громко пожаловалась Алиса.

– Давай-давай! – крикнул Родион в ответ. – Всё равно у меня слуха нет.

Она опять взяла аккорд, ещё один. Потом заиграла какую-то мелодию – медленную и очень грустную. Что-то громко звенело каждый раз, когда Алиса нажимала на педаль, и это ужасно мешало. Родион послушал немного, потом снова стал листать журнал. Педаль звенела и звенела, громко так, противно. У Родиона начала болеть голова.

Алиса вдруг сбилась, после паузы попыталась продолжить, снова сбилась. Музыка смолкла, Родион облегчённо вздохнул. Он услышал, как захлопнулась крышка пианино, и положил журнал обратно на стол. Алиса вошла, виновато улыбаясь.

– Я ж говорила, не помню.

– Очень красиво, – сдержанно похвалил он и протянул к ней руки.

Любовью они занялись прямо на кухне – Родиону почему-то не хотелось идти в спальню, видеть сейчас это пианино… Алиса не спорила. Когда они закончили, было уже без пятнадцати восемь.

– Пойду я, – сказал Родион. Алиса молча возилась с пояском халата. Родион смотрел на неё какой-то время, а потом вдруг сказал: – Я рок-музыкант.

Она вскинула голову. На её лице было такое изумление, что Родион тут же пожалел о своей несдержанности. Не запрещалось рассказывать о судьбе, которую ты выбираешь для двойника, но он как-то стеснялся признаться в своих амбициях. Даже ей. И, как оказалось, не напрасно.

– Что?! – вид у Алисы был такой, словно он сообщил ей, что выступает в шоу трансвеститов.

– Рок-музыкант! – Родион немного повысил голос, чтобы скрыть замешательство. Чёрт, не надо было даже заговаривать об этом. – Что тут такого?

– У тебя же нет ни слуха, ни голоса!

– Только слуха! Голос… можно сделать голос! Все так говорят!

– Боже! Родя! Но ты же… – она сжала руки и смотрела на него, а глаза у неё были большие-большие, почти вытаращенные, так, что это становилось некрасиво. – Какая из тебя рок-звезда?! Ты ж двух слов связать не можешь! И выглядишь, как…

– При чём тут два слова связать? – Родион чувствовал, что краснеет. – Тексты мне пишут профессиональные… кто там… писатели, поэты. Музыканты тоже, известные композиторы. А что внешность… так это… можно всякий грим наложить и всё такое… Эти, как их… имиджмейкеры есть для этого! Словом, ты ничего не понимаешь, есть люди, которые всё там продумывают. Это ж серьёзное дело!

Теперь у него пылали даже уши, а звучало всё ужасно глупо. Алиса села ему на колени, обняла за шею, серьёзно посмотрела в глаза.

– Прости. Да, конечно. Ты прав. Ты просто не реализовал свои возможности. При… доле везения кто угодно может стать знаменитым.

– Вот именно, – кивнул Родион. Он всё ещё немного злился за смущение, в которое его ввергла Алиса, но она глядела так серьёзно, что он расслабился.

– Если это и правда случилось с тем… тем другим тобой, значит, в тебе в самом деле есть… задатки. И если ты успешен там… как рок-музыкант, значит, ты этого заслуживаешь.

Вот за это он её и любил.

– Алиса, – сказал Родион. – Я… я запаковываю бритвенные лезвия.

Она чуть отстранилась и посмотрела на него как-то странно. Родион закусил губу и сказал:

– Извини.

Кажется, со временем он совсем разучится шутить.

– Родион! Я последний раз тебя предупреждаю!

Иногда у него возникало чувство, что это всё неправильно. Всё слишком просто, слишком легко. Всё, мать твою, так невыносимо легко. Невыносимая лёгкость бытия, ха-ха. Кстати, а может, спеть дуэтом с Летовым? А что? Ему бы только захотеть. Или даже не хотеть, по хрен – он никогда ничего не хотел… а они считают, он должен быть счастлив. Вроде бы только это и надо для счастья. Невыносимая, твою мать, совершенно невыносимая лёгкость. Бытия.

Слишком.

Он завалился в кресло, по-прежнему игнорируя ор по ту сторону двери. Когда там завопили «Да ломай уже!», закрыл глаза. В голове шумело, тело словно подбрасывало, как будто в вагоне поезда, мчащегося в подземке метро.

Бритвенное лезвие в его пальцах было почти тёплым.

Он думал о её словах, трясясь в вагоне метро по дороге на Фабрику. В воскресенье вечером мало кто едет в рабочий квартал – только такие же, как он сам. Не меньше трети народа в вагоне была в синих фабричных костюмах. Но они не переговаривались и не переглядывались – просто покачивались в такт движения поезда, уткнувшись себе под ноги и грезя о том, что могло бы быть.