Владимир Баграмов - Страна убитых птиц

Атис Кагайнис был убийца. Воспитавшая его система не заложила в его душу трепетного страха перед фактом смерти человека. Священный ужас, должный охватывать человека при мысли лишить себе подобного жизни, был заменен инструкторами спецшкол на ужас ослушаться или не выполнить приказ, отданный командиром. Долг и верность.

Природный скептицизм ума, ирония — это все не мешало росткам абсолютной верности «долгу» в его душе. Атис Кагайнис ПРИСЯГАЛ ОДИН РАЗ. Он был идеальной «машиной убийства», спущенной с налаженного конвейера Системы.

И та мешанина горьких чуств, обиды и ненависти, что ворочалась сейчас в его голове, она нисколько не задевала тот крохотный участок мозга, где яркими, огненными буквами были выжжены три слова — «ФЕДЕРАЦИЯ — ПРИСЯГА — ПРЕЗИДЕНТ». Он мог сколько угодно смеяться над глупыми лозунгами, над косноязычием идеологов и маразматиков-политиков Системы, но расстрелял бы каждого, кто позволил бы себе то же самое. Его природа была сродни природе фанатиков-фарисеев, противопоставлявших казуистику, демагогию и убежденность в непогрешимости своей, основанной на «боли за благо и судьбу народа», тем простым и ясным идеям, что выдвигал сам народ с помощью своих одиночек-пророков.

… Они углубились в серые сумраки умирающего леса.

Дикая собака выскочила из-под приземистого куста, заскакала на трех лапах, поджимая четвертую под брюхо, завизжала тоскливо и тонко. Они долго провожали взглядами ее мелькающую между уродливых стволов визгливую тень.

Ветер приносил запах болот. И не было в этом охваченном гниением и распадом мире живых и радостных звуков. Редкие, введенные в заблуждение теплыми зимами, муравьи, огромные, мохнатые, рыжие, ползали в одиночку по своим невидимым тропам, раскапывали норки гусениц-слизук, вытягивали за хвост их морщинистые трубочки, тащили вяло извивающиеся живые «консервы» в свои высокие муравейники.

Выстрел грохнул неожиданно громко.

Штурман ткнулся в мох лицом, взбрыкнул ногами, затих.

Пилот замер, некоторое время стоял, не оглядываясь. Потом медленно развернулся, «мертвыми» глазами смотрел на Кагайниса. Тот передернул затвор пистолета, сунул его за пояс, улыбнулся.

— Зачем он нам?

Пилот перевел взгляд на тело штурмана, долго смотрел.

— Развяжи мешок.

Пилот перешагнул через тело штурмана, нагнулся, стал развязывать мешок трясущимися руками, искоса поглядывая на стоявшего у дерева Кагайниса.

— Развязал.

— Достань магазины для автомата.

— Достал.

Пилот держал в руках тяжелый подсумок с шестью магазинами для автомата, не сводил глаз с этого… Он панически боялся Кагайниса. Еще там, на вертолетной площадке Дворца, он обратил внимание, КАК СМОТРИТ ЭТОТ ЧЕЛОВЕК НА ПОДНИМАЮЩИХСЯ В ВЕРТОЛЕТЫ ИЕРАРХОВ.

На каждого в отдельности, словно ПРОЩАЯСЬ. У этого человека был ПОХОРОННЫЙ ВЗГЛЯД. И как легко он убил Старуху и Информатора… Что плохого она им сделала? Все-таки жена Президента. Понятно, у Президента есть эта черноволосая колдунья. Но Старуху можно было просто оставить во Дворце, кто бы ее тронул? Все знают о ней как о благотворительнице и защитнице слабых, униженных, неимущих. Вот так взял и «тра-та-та-та!» И легли, и Начальник Охраны с ними… Ну, тот зверь. А теперь вот штурман!

Они углубились в лес.

— Смотри, Стас, — прошептала она, и порыв легкого ветра унес ее шепот куда-то далеко-далеко. Закат красил ее рыжие волосы в фиолетовые тона, и получался изумительный оттенок — что-то теплое, воздушное и неповторимое. — Их здесь много…

Перед ними было древнее заброшенное кладбище.

Ржавые, рассыпающиеся при прикосновении прутья оград, истлевшие кресты и поваленные, обросшие мхом и лишайником надгробия. Гулкая тишина стояла здесь, ничем не нарушаемая тишина вечного покоя.

Она пошла едва угадываемой тропой вдоль бугорков просевших, забытых потомками могил, легко касаясь рукой то столбика бывшей ограды, то изъеденного временами и ржавчиной креста, то вывернутого из земли основания поверженного памятника. Кое-где еще сохранились имена и даты, хоть и с трудом, но можно было прочитать.

— «Анна Громова, 1947–2000-й год… Громов Алик — 11 лет». Стас, куда забирают детей?

Он вздрогнул на странный, жутковатый вопрос, осторожно перевел дыхание. Он не любил кладбищ. Не потому, что боялся смерти. Жизнь скоротечна, финал неизбежен, но… Еще в юности страх смерти довольно долго изводил его. Просыпался среди ночи, задыхаясь, придерживая рукой готовое вылететь из груди сердце, обливаясь потом. Врачи говорят, такое состояние в юности естественно для переходного возраста. Но он никак не мог забыть, как однажды сиганул со второго этажа интерната, доведенный до отчаяния и паники кошмаром приближающегося конца.