Владимир Баграмов - Страна убитых птиц

— Нам не выбраться отсюда.

Атис облизал сухие губы.

— Мария!

Стас напряженно смотрел куда-то вдаль, рука его непроизвольно поднималась к левой подмышке, где было крепление для пистолета.

— Что ты шипишь?

Мария из пластмассового, бесформенного ведра с заткнутой полиэтиленовым обрывком дырой на боку, поливала воду себе на ноги, тихо напевая под нос что-то длинное, тягучее.

— Там сел вертолет…

Ведро глухо стукнулось о землю, вылившаяся вода мгновенно впиталась, Мария, не разгибая спины, подняла голову, с застывшей рукой на весу смотрела на Стаса тревожно, недоверчиво.

— Что ты сказал?

— Сначала я думал, мне показалось. Но потом… Это километра два-три от силы, в той стороне болота, я позавчера ходил, но не дошел. Там сел вертолет, судя по звуку, не военный. Военный надсаживается, у него сиплый голос. Рев военного слышно очень далеко. Это вертолет Надзора, Мария.

Она встала, подошла к нему. Рука ее легла на его плечо. И ему сразу захотелось сказать ей что-нибудь ласковое, нежное, может быть и глупое. Господи, как он чувствует ее! Словно невидимые токи, какое-то сияние окружает Марию, когда он смотрит на нее! Пусть, пусть ему все это кажется! Пусть он придумал, но… Будь проклят этот мир, от которого отвернулся Бог, или кто там еще! Будь он трижды проклят, мир, в котором нужно прятаться и убегать, ползти на четвереньках, чтобы твоя голова не поднималась выше голов других, говорить не то, что думаешь, и думать, чтобы не проговориться! Мир, где слишком прямой позвоночник вызывает у массы соплеменников желание переломить его, корявый мир полуистин и ложных ценностей!

Мария прижала ладони к щекам.

— Стас, нам надо бежать?

— Да.

Он помолчал.

— Одна курсантка спецшколы… Ну, мы вместе часто ходили в бассейн. Так вот у нее в комнате росли одуванчики…

— Что росло?

— Такие цветы, Мария. Как тебе объяснить… Сначала они желтые, а потом вместо желтых лепестков появляются пушинки! Тонкие, мохнатые, и если дунуть — весь шар из пушинок срывается с цветка и летит.

— Зачем?

Стас озадаченно пожал плечами.

— Летит, и все. Не знаю. Она не говорила. Так вот мы — одуванчики. Они на нас дунут, и все, Мария. Нас не станет. Это МАШИНА. Я знаю.

— Что мы им сделали? Мы живем здесь! Тут ручей. Избушка, которая никому не нужна. Мы же ничего не просим! Пусть нас не трогают. Холодно, правда? А вот я мыла ноги и стою босиком, а мне тепло, понимаешь? Даже если бы мне было совсем-совсем холодно, мне было бы тепло!

Он удивленно посмотрел на нее, успокаивающе потерся щекой о ее руку, лежащую на его плече.

— Я не сошла с ума. Ты несешь своих противных убитых животных, идешь, как… как надутый дурак, тебя прямо распирает от гордости, что ты такой добычливый и ловкий! А я смотрю на тебя из этого кривого окошка, и мне хочется ползти к тебе на коленях, целовать ноги твои, твой дурацкий лук и даже руки твои окровавленные… Потому, что ТЫ МОЙ! Я столько в жизни теряла, я так устала терять! А если честно, я еще не приобретала, понимаешь? Все шло мимо, а я только тянулась, открывала рот, чтобы крикнуть: «Стой, а как же я!» И опять до следующего видения. Женщине так мало нужно, так крохотно мало! Чтобы смириться с неволей своей рядом с тем, кто создает эту неволю, но знать, что ты каждую секунду можешь выйти из клетки и встать рядом со своим укротителем. Что ОН ЕЕ, только ее, и НИКОГО БОЛЬШЕ. Терять — это умирать, Стас, я не хочу больше умирать. Наверное, даже самая древняя старуха вспоминает то время, когда у нее в животе что-то шевелилось. Я хочу, ЧТОБЫ ШЕВЕЛИЛОСЬ! Мне так надо! Не проклятая же я, а?

Он отрицательно замотал головой, внимательно вслушиваясь в то, что она говорит. Жарко, быстро выговаривая слова, глотая местами…

Мария развернула его за плечи, строго и прямо смотрела в глаза.

— Стас!

— Да?

— Поклянись мне всем святым, что у тебя есть…

— В чем, Мария?

— Когда уж совсем-совсем… ну, уже совсем ничего нельзя будет сделать и они схватят нас… Нет, не схватят, а готовы будут схватить…

Он смотрел молча.

— Ты выстрелишь мне вот сюда.

Мария легонько тронула указательным пальцем правый висок, как раз там, где была нежная синяя жилка, которую он так любил целовать.

— Клянешься?

— Клянусь! — эхом отозвался он, не сводя глаз с ее виска.

— Аминь!

Всюду, куда простирался взор, лежали серые, затхлые болота. Спины огромных валунов торчали там и тут, стволы сгнивших деревьев торчали, как ребра невиданных животных. Пожухлая трава, белесый туман ядовитых болотных испарений… И над всем этим низкое, клочкастое, свинцовое небо декабря. Болото внизу и болото наверху.