Владимир Баграмов - Страна убитых птиц

Ее и укрепил агент на потолке капсулы. На кусок жвачки, мягкой и еще теплой от жевания, тиснул цилиндрик «пищалки» и только тогда обернулся к ЭТОЙ… РЫЖЕЙ МАРИИ.

— Садись.

Он показал ей на кресло с предохранительными ремнями, когда она села, сам и застегнул эти ремни, дрожал ноздрями — нюхал ее дыхание, упоительное и легкое, как… Впрочем, он не мог знать, что так пахнет весенний лес на утренней зорьке. В его время лесов по Федерации было два. Личный лес Президента и еще где-то далеко, в Регионе Дальнего Востока, где находилась личная дача Президента Японии, откупленная земля Федерации.

— Есть хочешь?

Она отрицательно покачала головой. Агент задумчиво рассматривал Марию. В то, что она была несколько дней назад трупом, он не верил. И во всю эту хреновину, о которой болтали на каждом шагу в Ясногорске и Области, он тоже не верил. С ума они все сошли, вот что!

Звукоизоляция была отличной. Гул мощных двигателей еле-еле доносился сюда. Иногда самолет встряхивало в воздушных ямах, корпус его начинал вибрировать, но это скоро проходило. «Потолок» этого самолета был достаточно высок, чтобы лететь спокойно.

— Какая у тебя кожа, — сказал агент, рассматривая ее в упор, — бархатная, да? Расскажи о себе…

— Зачем?

Она поправила рыжие волосы, передернула плечами, как видно, платье, что впопыхах подобрали ей на складе Управления Комитета, немного жало под мышками. Благо серебристый импортный плащ оказался впору. И туфли. А колготок не нашли, дали грубые, с немодным толстым швом чулки.

Рыжая была красива. Очень. Особенно поражали губы — словно вырезаны из драгоценного цельного камня, какие-то светящиеся изнутри мягким, притушенным светом. Лицо Марии освещала сверху прямоугольная лампа, прикрытая двухъярусным плафоном из матового стекла. Агент сидел в тени.

Он никогда не был женат. Не получалось. Несколько раз сходился с женщинами, и каждый раз все кончалось неудачей. Через неделю он словно бы остывал. Вот так, сразу — раз и… Ничего.

Агент достал портсигар. Закурил, из-за дымовой завесы, сразу же разделившей их, всматривался в ее лицо тревожно и с любопытством.

— Как ты умерла, а?

— Так… — она пожала опять плечами, большие глаза распахнулись навстречу его взгляду, словно притягивали.

Она протянула руку к портсигару, затянулась, закашлялась, сказала со смехом, отгоняя дым от лица:

— Давно не курила!

— Часто была на Обслуге? — спросил он, внутренне ахнув на собственную бестактность. Но он ничего не мог с собой поделать — он мучительно и долго все время думал про ЭТО. Он не понимал, что ревнует.

— Обслуге? — она подумала и кивнула, — Я ведь из Области, в Ясногорске всего полгода… Сбежала!

Мария водила пальцем по пластику откидного столика.

— В Области нас заставляли даже к гостям выезжать. Знаешь, сколько в Области Партий? Тринадцать. И каждый Секретарь отмечает свой день рождения Партии, или какой-нибудь Орден. А нас в Доме моделей всего десять девчонок было.

— Зачем подписала контракт? — он ненавидел ее в эту минуту, остро ненавидел. Даже вспотел от этой ненависти. Выдвинув ящик с бутылками воды, откупорил одну, стал пить, жадно двигая кадыком, запрокинув голову. Мария смотрела, как прыгает его кадык, чему-то улыбалась.

— Контракт? — тихо переспросила она, когда он поставил бутылку на столик. — Мать и отец были в «Движении», их взяли, больше я их никогда не видела. А было… Мне было семь лет.

Она взяла его руку в свои руки. Горячие и сухие. Агент вздрогнул, едва не вырвал свою руку, но сдержался, только задышал чаще, стиснув зубы. Странная тоска разрывала его сердце, щемящая и больная тоска. Он никогда не испытывал ничего подобного. Если бы она сейчас сказала «прыгай», он бы прыгнул. Разбил головой это круглое стекло иллюминатора и прыгнул бы в наполненную гулом двигателей, свистящим ветром и пронзительным холодом бездну.

Она виновато улыбнулась ему.

— Семь лет… Меня подобрал Безик. Он был глухарь с отрезанным языком… Я водила его год, потом он изнасиловал меня. Я убежала от него и три года жила у одной женщины, мыла посуду, стирала и готовила на нее. Она била меня, но все равно была доброй, потому что никогда не жалела белковой каши и консервов. Мне не было и двенадцати, когда меня нашел Комитет, Потом был Интернат.

Мария замолчала.

Агент был очень бледен. Ему не хватало воздуха. Никогда не болевший, он впервые обнаружил, где у него сердце. Оно билось горячо и мелко, в нем что-то покалывало, как сотнями иголок. Под горло подкатил комок.