Дмитрий Колосов - То самое копье

Покровительственно улыбнувшись приятелю, Лонгин отправился к себе. У него еще было время, ибо Фурм имел привычку пробуждаться незадолго до того, как встанет с ложа сиятельный прокуратор. А тот любил понежиться, особенно сейчас, в начале апреля, когда ночи еще не изжили зимнюю промозглость. И потому Лонгин вернулся в свою комнату и юркнул под теплое покрывало. Женщина заворочалась.

— Уже утро?

— Совершенно верно, красотка, — ответил триарий, бесцеремонно запуская пятерню между ног подружки. Та хихикнула, расставляя ноги пошире, чтобы Лонгину было удобнее. — Утро… — прошептал тот, возбуждаясь.

— А какой сегодня день?

— Не суббота, не беспокойся. Можешь работать спокойно.

Обхватив руками податливую талию, триарий взялся за ту работу, о которой говорил. Неожиданно для самого себя он обнаружил, что женщина не столь уж и плоха, как показалась накануне. Получив, что хотел, Лонгин с радостным вздохом откинулся на спину и уставился в серый, покрытый густой паутиной потолок.

— Сегодня пятница, — сказал он. — По-вашему — пятница, а по-нашему — седьмой день до апрельских ид [5] Соответствует 7 апреля. . Такой же, как и все прочие дни. — Он покосился на женщину, прильнувшую головой к его плечу, и неожиданно для самого себя поинтересовался: — Как тебя зовут?

— Мария.

Триарий насмешливо фыркнул.

— Отчего-то каждая, кто попадает сюда, называет себя Марией. Мария — имя всех еврейских шлюх?

Женщина не обиделась, судьба приучила ее не обижаться.

— Еще меня зовут Магдалина.

— Мария-Магдалина? — подытожил триарий.

— Именно так.

— Славное имя! Так вот, Мария-Магдалина. Сейчас ты должна убраться, так как меня ждут дела. Но вечером ты можешь прийти вновь.

— А плата?

— Да-да. — Триарий порылся в стоящем у изголовья сундучке и извлек оттуда серебряную монету. — Держи.

Потом он вдруг вспомнил, что собирался вернуть долг за игру в кости, и задержал монету в кулаке.

— Вот что, я лучше отдам тебе завтра две монеты. Сегодня мне нужны деньги.

— Нет, — сказала женщина.

— Почему — нет? Какая тебе разница?

— Я должна купить масло.

— В твоей семье нет масла?

— Нет, я хочу купить благовонное масло, чтоб помазать им ноги учителя.

Лонгин усмехнулся:

— Учитель блуду? Я не знал, что этому обучают.

Женщина могла обидеться, но она вновь проглотила обиду.

— Он учит истине. Он наделяет душу верой, дарящей спасение. Он — лучший из людей. И имя ему Иисус!

— Иисус? — Лонгин припомнил, что центурион упоминал это имя. — Я слышал об одном Иисусе. Но наверно, это другой. У вас Иисусов так же много, как и Марий! Ладно, держи. — Триарий нехотя разжал пальцы, монета скатилась на покрывало, и шлюха ловко поймала ее пальцами. — Но за это…

Лонгин не стал тратить слов на объяснение, что надлежит сделать за это. Женщина не противилась. Они вновь слились в клубок, а когда расцепили объятия, Лонгин, хватая губами воздух, выдавил:

— Вот так-то лучше. А то заладила: учитель, Иисус. Плохо быть Иисусом! Я знаю одного Иисуса, и ему сегодня точно не поздоровится!

— Кто он? — спросила женщина, на всякий случай сунув монету за щеку.

— Бунтовщик. Кричал на каждом углу, что он царь иудейский. Его схватили сегодня ночью.

— Где?!

Триарий с любопытством посмотрел на шлюху, удивленный испугом, прозвучавшим в ее голосе.

— Где-то за Кедроном.

— Он был один?

— Не знаю. Меня там не было. Солдатами командовал Фурм. Говорят, кто-то пытался сопротивляться. Пострадал один из ваших, пришедший со священниками. Ему обрезали, — тут Лонгин позволил себе ухмыльнуться, — ухо!

Шлюха села на ложе, лицо ее выражало отчаяние.

— Это он! Он пришел в город, чтобы умереть!

— Твой учитель? — полюбопытствовал Лонгин.

— Да. Что с ним будет?

Триарий лениво пожал плечами.

— Если он ничего не сделал, его отпустят. Если подстрекал народ к бунту, выпорют и посадят в темницу. Если же докажут, что он убивал, его распнут на кресте или выдадут на расправу вашим. В любом случае он получит не больше, чем заслужил. Пилат строг, но справедлив.

— Он умрет! — прошептала шлюха, и слезы навернулись на глаза ее.

Лонгин поморщился. Он терпеть не мог женских слез.

— Да не волнуйся. Если он просто рассказывал сказки, прокуратор отпустит его. Он не желает осложнений. Никому не хочется, чтобы зелоты вновь убивали римлян, а наши когорты вырезали селения бунтовщиков.

— Иисус — не зелот, он Бог!

Триарий с любопытством посмотрел на женщину, после чего хмыкнул.