Дмитрий Колосов - То самое копье

Центурион Гай Лонгин зябко поежился. Вообще-то он был покуда триарием и звался Гаем Кассием Лонгином, но ему вот-вот должны были присвоить звание центуриона, а родовое имя Кассий он отвергал, так как печальная память о Кассии, поднявшем руку на богоподобного Юлия, вызывала неприязнь как среди сограждан, так и у начальства. Мало того, совпадение было полным — Гай Кассий Лонгин!

Итак, Гай Лонгин зябко поежился, после чего решительно откинул шерстяное покрывало. Уже светало, и пора было вставать. Пора было будить неженок и лежебок, набранных в Сирии и Самарии, умеющих лишь жрать да пить. Триарий поднялся и, оправив тунику, направился к двери. Оставшаяся на ложе женщина сонно вздохнула и потянула на себя край покрывала. Лонгин, подавляя зевок, посмотрел на нее.

По праву старого и заслуженного воина он спал в небольшой комнатушке отдельно от прочих солдат. Он получал удвоенное жалованье и не назначался в ночные дозоры. И еще он мог позволить себе женщину, ибо у него был свой угол и водились деньги для того, чтобы купить любовь продажной девки из предместья. Эта была не больно-то хороша в постели, и триарий машинально подумал, что следует выгнать ее и подыскать другую, побойчей и помоложе. С этой мыслью он вышел в коридор, соединявший помещения дворца Ирода, отданные под казармы. Стоявший в дальнем конце коридора легионер кивнул Лонгину, тот небрежно махнул в ответ рукой. В этой чертовой стране, ставшей по воле императора римской провинцией, было неспокойно, и потому прокуратор приказал удвоить караулы и взять под охрану не только городские ворота и свою резиденцию, но и все здания, где проживали римляне. Даже у постоялого двора, предназначенного для мелких торговцев, отныне стоял караул из двух воинов.

Еще раз зевнув, Лонгин приотворил дверь в соседнее помещение, где спали легионеры. Три ряда дощатых нар, на которых храпели, ворочались и чесались во сне легионеры. В воздухе висел густой запах немытых мужских тел, чеснока и кислого перегара, какой остается после дешевого вина. Триарий невольно поморщился. Потом он крикнул прямо в темноту, едва разрушаемую тусклым светом, льющимся из небольших, расположенных почти под сводом окон-щелей:

— Подъем! — Лежебоки, как он и ожидал, и ухом не повели. — А ну, пошевеливайтесь, лежебоки! — рявкнул Лонгин. — А не то я прикажу принести свежих розог и как следует почешу ваши заплывшие задницы!

Его обещание было встречено веселее.

— Это, должно быть, очень приятно, начальник! — протянул, поднимаясь с крайнего ложа, сириец Малх — мужчина с округлыми формами и бабьей физиономией. — Отчего бы не попробовать…

Кто-то загоготал. Триарий счел возможным оскалить зубы в ухмылке. Малх был известен своими противоестественными наклонностями, что было поводом для шуток, но его никто не осуждал. Во времена великого Тиберия каждый был волен использовать свою задницу, как ему заблагорассудится.

— Тебе отберу самые свежие! — пообещал Лонгин. Он не приветствовал подобные разговоры, но прекрасно знал, что со сбродом, набранным в его когорту, можно было договориться лишь на их языке.

— Спасибо, начальник! — расцвел Малх.

Шевеление стало всеобщим. Большая часть солдат уже поднялась. Одни обували калиги, другие брели к выходу, чтобы холодной водой прогнать остатки сна. Лонгин поманил к себе одного из воинов. Его звали Симпкий, и он. тоже был триарием. Когда Симпкий приблизился, Лонгин бросил ему:

— Отбери трех человек. Быстро позавтракайте и ждите меня.

— А что случилось?

— Ничего особенного. Вчера ночью задержали бунтовщика. Сегодня он должен предстать перед судом прокуратора. Нам поручено конвоировать его.

— И все?

Лонгин пожал плечами.

— Все зависит от воли сиятельного Пилата. И вот еще что, отбери сирийцев, но не назначай с собой самаритян. Фурм сказал мне, что этот человек проповедовал в Самарии. Как бы чего не вышло. Понимаешь?

— Да. — Для пущей убедительности Симпкий кивнул большой нечесаной головой. — Где нам ждать?

— Во дворе. Фурм сам сообщит, когда настанет время отправиться за бунтовщиком.

Лонгин покровительственно хлопнул Симпкия по плечу. Тот был ему приятелем, но отслужил на три года меньше и потому во всем уступал Лонгину. Он был всего лишь третьим по счету триарием. Когда Лонгин станет центурионом, Симпкию придется ждать не менее пяти лет, прежде чем он дослужится до этого чина. А пять лет — это немало, особенно в такой стране, как Иудея. Лишь тот, кто провел здесь двенадцать лет, может судить об этом. Лишь он имеет право быть снисходительным.