Сэмюэль Дилэни - Вавилон - 17 [Вавилон - 17. Нова. Падение башен]

Она протянула ему сложенный листок. На нем был рисунок. Тумар нахмурился, пытаясь понять, что на нем изображено, потом он развернул листок. Внутри было стихотворение, заставившее его нахмуриться еще сильнее.

— Я мало смыслю в этих вещах.

— Прочти, — настаивала она. — Стихотворение написано студентом. Я его не знаю, но у него несколько стихов вроде этого. А рисунок сделала подружка мальчика, Ренна… кажется, так ее зовут.

Тумар медленно прочел стихотворение и пожал плечами:

— Ничего не понимаю. Странное какое-то… Глаза в языке… от этого становится как-то не по себе.

— Мне тоже. Поэтому мне и нравится.

Тумар снова поглядел на рисунок. Из-за зубов и искаженных криком губ проглядывал удивительный ландшафт.

— Я… не понимаю, — повторил он недовольно, быстро вернул листок, и тут же ему захотелось еще раз взглянуть на него и перечитать стихи. Но Кли положила листок в блокнот.

— Представляешь, — сказала она, — как раз перед отъездом из Островного университета я услышала, что мальчика исключили за мошенничество на экзамене. Вот теперь и не знаешь, что делать с этими двумя единицами информации о человеке.

— Почему двумя?

— Стихотворение, с одной стороны, изгнание — с другой. Порядок их случаен, и не понятно, как эти факты связать.

— Мы живем в смутное время, — сказал Тумар. — Народ начинает мигрировать по всему Торомону. Да еще подготовка к войне. Ну ладно, раз у тебя нет багажа, я, пожалуй, вернусь в министерство. У меня много работы.

— В следующий раз я буду с чемоданом. Я собираюсь вернуться в университет на летние занятия, поэтому и вещи оставила там. — Она помолчала. — Ты не слишком занят? Придешь на вечер, который папа устраивает сегодня по случаю моего приезда?

Тумар пожал плечами.

— Тумар?

— Что?

У Тумара был низкий голос, и когда он бывал подавлен, он почти рычал.

— Война и в самом деле будет?

Он снова пожал плечами.

— Все больше солдат, все больше самолетов, министерство работает все больше и больше. Я сегодня встал до рассвета, отправлял целый флот самолетов-разведчиков на материк через радиационный барьер. Если они вернутся днем, мне весь вечер сидеть за отчетом.

— Ох, Тумар!

— Что такое, Кли Кошер?

— Ох, ты иной раз говоришь со мной так официально! Ты достаточно давно в городе, чтобы уже научиться расслабляться. Тумар, если начнется война, как ты думаешь, заключенных из тетроновых рудников будут брать в армию?

— Да, я в самом деле давно уже попал в город и поступил в армию. Теперь у меня работа, которая мне нравится, я не голодаю. Война даст работу куче народа. Твой отец станет богачом. Твой брат, может быть, вернется, и даже воры и нищие в Адском Котле получат шанс на какой-то заработок.

— Возможно, — сказала Кли. — Ну ладно, а когда же у тебя будет немного времени?

— Вероятно, завтра днем.

— Отлично. Устроим пикник. Идет?

Тумар нахмурился.

— Идет, — сказал он, помолчав, и взял ее за обе руки, она улыбнулась. Затем он повернулся и исчез в толпе.

Кли посмотрела ему вслед и пошла к стоянке такси. Солнце уже сильно пекло, когда она вошла в тень транзитной ленты, тянувшейся между башнями.

Лента шла через город. В центре она поднималась на последние Двести футов и вползала в башню-лабораторию западного крыла королевского дворца Торона.

В лаборатории никого не было. В конце металлической полосы был прозрачный хрустальный шар диаметром пятнадцать футов. Вокруг стояла дюжина тетроновых блоков разных размеров. Видеоэкраны — мертвенно-серые. На контрольной панели сорок Девять ярко-красных кнопок находились в положении «выключено». Подвески для осветительной аппаратуры над приемной платформой были пусты.

Из другой комнаты дворца раздался вопль:

— Тетрон!

— …если бы Ваше Величество подождали минутку и выслушали рапорт, — начал старый министр, — я уверен…

— Тетрон!

— …вы поняли бы, — невозмутимо продолжал министр, — почему я беспокою вас так безбожно…

— Я не желаю больше слышать слова «тетрон»!

— …рано.

— Уходите, Черджил, я хочу спать!

Король Оск, которому только что исполнился двадцать один год, а официальным правителем Торомона он был с девятнадцати лет, сунул светловолосую голову под пышные подушки, лежавшие на пурпурных простынях. Худая рука вяло потянулась к одеялу.

Старый министр спокойно взял горностаевое одеяло за один край и поднял его так, что рука короля не могла его достать. Через несколько секунд светлая голова вынырнула, и король холодно спросил: