Александр Силецкий: Когда я был совсем другим

.. - Да так... - я неуверенно пожал плечами. - Спортом надо с детства заниматься. - Для чего? - Ну, чтобы сильным быть! Здоровым. Всем на зависть. Ты ж, поди, героем хочешь стать?! - Нет, не то, не то сейчас я говорю. Дурацкая какая-то, пустая болтовня. Контакт - вот что мне нужно! С самим собой ведь... И - никак. Да что же это, в самом деле?! - Нет, - отрицательно качнул он головой и по привычке, когда что-то раздражало, сморщил нос. - Мне мама говорит: я даже дворником не стану. - Это почему? Смешной вопрос. Уж мне ль не знать?! - Она мне говорит, что я похож на папу. Весь в него... Еще бы, старые домашние скандалы я запомнил очень хорошо. Не получилось у них что-то там с отцом, тянули долго, якобы заботясь обо мне... Скорей всего, заботились, а как же, оттого и сцены возникали, до чего я ненавидел их за это!.. И еще - боялся... Дипломат я от природы - никакой. А приходилось!.. - Значит, дома нелады? - спросил я. Он кивнул. Беззлобно, даже в общем отчужденно. - Отец с вами? Вместе все живете? - Нет. Мама выгнала. Он очень пил. - А отчего? - Не знаю. Мама говорит: подонок. Он у нас художник. Не работал, только рисовал... - Ну, ты хватил, брат! Это, знаешь, как непросто - рисовать! Особенно когда талант... А все тебя не понимают... Он умер восемь лет назад. Совсем один, кругом в долгах. Я так и не был на его похоронах - в ту зиму я ужасно грипповал. А нынешней весной на выставке я вдруг увидел несколько его картин и после прочитал в газете: мол, художник был что надо, мастер настоящий... Гордость нашего искусства. Так и написали: гордость... Будто с самого начала... - Ничего и не талант! - запальчиво воскликнул он. - Тогда б он деньги зарабатывал! - Не все так просто, - произнес я ничего не значащую фразу. - Почему ты так решил? - Мне мама говорила. Она знает. Что, не верите? - Нет, верю. Только мама тоже может ошибаться... Значит, ты героем быть не хочешь? Он решительно мотнул своей белесой головой. - А кем тогда? И тотчас же лицо его приобрело мечтательное выражение. Как будто заслонилось маской - всем приятной и поэтому удобной... Оно внезапно стало добрым, томным и каким-то отрешенно-постным. - Я хочу, чтоб маме было хорошо, - сказал он твердо. - Буду делом заниматься, буду много зарабатывать... Вот в этом он, пожалуй, не ошибся. Дело я свое душевно ненавидел, но деньгу греб очень неплохую. Мог бы заняться чем-нибудь другим, наверно, ну, к примеру: сделаться артистом - говорят, я был весьма способный мальчик... Хотя было - не считается. Да и гарантии никто бы мне не дал, что как актер я - утвержусь, полезу в гору... Тут ведь дело случая во многом, чистого везенья. Я же рисковать не собирался, не любил. Теперь я - всеми уважаемый чиновник, все запрограммировано: жизненный успех, достаток... Сытое ничто... Господи, подумал я, мальчишка, что ты понимаешь?! Много денег!.. Но таким себя я помню, помню! Мне жилось тогда не сладко... Только где же этот окаянный рубикон?! Где тот барьер, с которого потом все началось?.. - Много зарабатывать - не так-то просто, - произнес я. - Нужно будет многим поступиться... И, конечно, хорошо бы, чтобы кто-нибудь помог... Хотя бы поначалу. Понимаешь? - Мама, - неуверенно сказал он. - Да? Мне стало и смешно, и грустно. Странно это все-таки - с самим собою наконец соприкоснуться и внезапно обнаружить, что себя-то ты - не слишком понимаешь... И не принимаешь даже - вот такого, на распутье... Потому что для себя давно уж все определил... - Ты можешь стать артистом, - наобум сказал я. - Или астрономом. Для тебя открыты все пути... - Мне папа тоже говорил... - Наверное, он прав. - Он говорил, что надо быть художником... Во всем...Таким, как он, да? Пить, ругаться, маму бить? - Быть может, мама видит только часть?.. - А это как? - Ну, я не знаю. Скажем, ей не нравятся его картины - мало смыслит в них... А он переживает... Думаешь, ему не хочется, чтоб в доме были деньги, чтоб жилось всем по-людски? Сам я так как раз не думал... Уж что-что, а вот это его занимало менее всего. Умом отца я в общем понимал, но сердце оставалось глухо, сердце не прощало... Со мной учились дети из вполне, как я их называл, "причесанных" семей. И я не раз бывал у них в гостях... Я помню все - и зависть, и обиду... Помнил до сих пор... Иных я очень даже ловко обскакал на своем жизненном пути, и все-таки какая-то униженность - там, в прошлом, в детстве, - оставалась. И гнездилась в подсознанье непонятная болезнь, что ничего в конце концов не выйдет, в самый роковой момент вдруг кто-то встанет посередь твоей дороги и безжалостно толкнет - в канаву, прочь... Протянутой руки, готовой мне помочь, я так и не дождусь... Конечно, ерунда, я шел по жизни без помех, не полагаясь на возможных - и реальных, как ни странно, - меценатов от карьеры, но во многом главным стимулом являлся тот же страх - страх оступиться, не успеть... Ты будешь заниматься дело м... И не верить, что оно - твое. Ты будешь заниматься делом, вопреки всему. Зачем? Чтоб доказать себе нелепость давних, детских опасений и обид? Чтоб зачеркнуть все то, с чего однажды началось - в тебе и для других? Да где же эта грань, когда произошла подмена? Где? - Слушай, - сказал я назидательно и тихо, - если что-нибудь не так... Черт возьми, я в этот миг жалел себя и ничего не мог поделать! Искренне хотел, чтоб вышло пусть не по-другому, но в итоге - хорошо. Без идиотских несуразиц. Он повернул ко мне свое лицо, и тут в его глазах я прочитал такую боль и потаенную мольбу... А ты не врешь? - допытывался взгляд. Ты вправду мне поможешь? Я же чувствую: ты - не такой, как все, ты - не чужой... - Вас как зовут? - спросил он. - Михаил Иванович, - соврал я наобум. - Да. А тебя? - Максимка. Вы откуда? - В смысле? - Ну... Вы кто? Я видел вас? - Нет, милый, ты меня не видел. Никогда. - А я подумал... - Это, брат, бывает. Погоди-ка... Я внезапно ощутил, что мое время истекает. Словно был неведомый толчок, сигнал "пора!"... Ни слова больше, впереди - запретная черта. Любой контакт имеет свой предел, и, если хочешь, чтобы не случилось катастрофы, лучше отступи, не выходи из обозначенного круга... Инстинктивно-заученным жестом я выхватил из кармана ручку и клочок бумаги. Торопливо набросал ряд цифр, чиркнул подпись: "Михаил Иванович. Звонить по вечерам". - Вот, - протянул я малышу листок, - возьми. И если будет очень плохо, надо будет что-нибудь спросить - для дела - позвони. Я помогу. Он удивился, но бумажку взял. - А... что спросить? - Ну, я не знаю! Неудача, скажем... Или... кто обидит... Мало ли!.. Ты не стесняйся. Я улажу... Только дома - никому. Идет? Он ошарашенно кивнул. Естественно, он был заинтересован и хотел бы закидать меня вопросами... Не время! - Я тебя, как взрослого, прошу -: звони, - добавил я поспешно и зачем-то глянул на часы. - Ну ладно. Мне пора. Дела, брат, жизнь такая. Ты мне верь, Максимка. Веришь? - Да, - прошептал он, стиснув в кулаке бумажку с телефоном. . И седьмым каким-то чувством я вдруг понял, что он говорит святую правду. - А если... ничего такого не случится? Господи, его глаза!.. Надежда преданной собаки... Беззащитность и боязнь сморозить глупость... Страх внезапно отпугнуть... Кого? Опекуна, защитника, себя? Кого же? - И тогда звони! - в тот миг я потерял контроль над тем, что говорю. - В жизни должен быть, Максимка, человек, которому вот так, без всяких... Ты потом уразумеешь. Когда станешь, ну... как я... Пока! Я повернулся, сделал шаг, другой и, сам того не ожидая, припустил бегом прочь, словно поезд, на который взял заранее билет, вот-вот был должен отойти... Мне было все равно, что сейчас думает Максимка обо мне, об этом моем бегстве - ведь иначе то, что я проделал, и не назовешь... Да, вероятно, ничего он и не думал, только еще больше удивился: дескать, попадаются же в мире чудаки!.. И телефоны оставляют... Для чего? Ага, вот и подъезд... Прекрасно, лифт внизу... Нет никого... А было бы забавно, окажись тут пассажиры!.. "Нет, ну что вы, поезжайте. Мне во взрослую жизнь надо. Вам, ей-богу, ни к чему..." И вновь - знакомое желанье: ну-ка, дай-ка я нажму все кнопки - сразу!.. Чтоб летела моя старая кабинка - в небеса, в тартарары!.. Дурацкое желанье, но сдержаться - силы нет. И лишь когда все снова завертелось и возникло ощущение безумного полета, сквозь вселенную, сквозь время, через самого себя - в себя же, неожиданно, как боль при яростной мигрени, меня пригвоздила несусветная догадка... Чушь, нелепица! И все же... Нет другого объясненья! Лифт рывком остановился, двери, словно нехотя, раздвинулись, как занавес на сцене, открывающий картонный, но, по пьесе, потрясающе реальный мир... И мне в нем надо выходить. И жить. И впредь казнить себя - наверное, до самой смерти... Все, загадки больше нет. Я знаю, где легла та грань, когда во мне произошла подмена. И неважно в каком возрасте себя я повстречал. Я был готов - и поступил бы точно так в любой момент. В любой момент я был готов жалеть себя, и утешать, и сам себе сулить... Что? Помощь, блат в духовном созреванье?! "Ты звони. Я все улажу..." Я не мог тогда иначе. Я привык: повсюду, постоянно - только так. Ну как не порадеть родному человечку!.. Трудный миг, сомнения? Пустяк. Не думай, предоставь другому. Пусть другой - я сам. Но возраст, опыт... Ясность цели... Сделаться таким, который презирает сам себя, - я научу. Зато - карьера, деньги... Очень хорошо! И наплевать на все... Ты только позвони... А может быть, звонка не будет, не дождусь? Ну - вдруг?!. Ведь я не враг себе, не враг! И помню, что-то - понимаю... Вот -- вся жизнь перед глазами... Был ли в ней момент? Конкретный, чтобы насмерть испугался, побежал просить и лебезить? И уговаривать себя? Хватало... Нет пока звонка... Какая разница - есть, нет?! Оставил телефон, пообещал - вот главное. Дал себе право - оступиться и окольными путями вылезать. Нечестно, сам себя выдергивая за уши из грязного болота... Жизнь я прожил - то, что надо. Многие завидуют - в лицо и за глаза. Понять их можно. Только - не хочу. Я ненавижу эдакую степень пониманья. Все отлично... А сегодня, едва я вошел в свою квартиру, зазвонил в передней телефон. Я машинально поднял трубку: - Слушаю! И вдруг - чуть различимо, сквозь далекие помехи, писк и клекот: - Михаил Иванович! Это я, Максимка! - Нет такого! Не живет! - бессильно проорал я в трубку и швырнул ее назад. Конечно. Я сказал святую правду. Только вот... Когда я был совсем другим, я был самим собой... Ты мог и не звонить, Максимка. Мог и не звонить, Максим. Ведь вы могли и не звонить, Максим Терентьевич Круглов. Вы - многое могли...