Альфред Ван Вогт - Вечный дом. Мир ноль-А. Пешки ноль-А

Госсейн посмотрел на него с интересом. Ирония почти исчезла, жесткое выражение лица смягчилось, а поза несколько расслабилась.

— По всей вероятности, — сказал Госсейн, — вы провалились на Играх, поэтому теперь смеетесь над ними. Мне вас жаль.

Мужчина засмеялся.

— Пойдемте, — сказал он. — Вы будете удивлены. Меня зовут Торсон, Джим Торсон. Я называю вам свое имя, потому что вы уже не будете иметь возможности никому рассказать о нашем знакомстве.

— Торсон, — как эхо повторил Госсейн.

Он молча вышел из машины и прошел в резную дверь дома, в котором жили президент Харди и его дочь Патриция.

Сразу же и очень основательно он начал обдумывать побег. Но не сейчас. Еще рано. Ему даже самому казалось странным, что узнать правду о себе он считал более важным.

Длинный коридор, отделанный мрамором, привел их к большой дубовой двери. Торсон толкнул дверь и, улыбаясь, пропустил вперед Госсейна. Сопровождавшие их охранники остались в коридоре.

В комнате было трое — Патриция Харди и двое мужчин. Один из них лет сорока пяти сидел за столом. Необычная внешность второго приковывала внимание к себе.

Жертва какой-то катастрофы, он остался в живых, но стал чудовищным сооружением, настоящим механизмом. Руки и ноги из пластика, вместо спины шероховатая оболочка, череп, похожий на полусферу из матового стекла без ушных раковин, а из-под нее смотрели два человеческих глаза. От глаз и ниже лицо сохранилось — нос, рот, подбородок и шея. Что представляет собой остальное тело, можно было только гадать. Но Госсейн в этот момент думал о другом: он решал, как вести себя, и пришел к выводу — чем смелее, тем лучше. Обращаясь прямо к калеке, он сказал:

— Что это за чертовщина?

Инвалид засмеялся и заговорил звучным низким басом:

— Считайте меня неизвестной величиной — Иксом.

Госсейн посмотрел на девушку. Патриция не отвела взгляда, но щеки ее слегка порозовели. Она успела переодеться и уже ничем не напоминала Терезу Кларк.

Пожалуй, самым неприятным для Госсейна был вид Майкла Харди. Он не мог освоиться с открытием, что президент Земли — заурядный заговорщик. А что здесь готовилось преступление, было очевидным. Иначе как объяснить поведение Патриции и Торсона, опыты с его памятью. И Машина говорила о каком-то заговоре, связывая его с семейством Харди.

Жесткое выражение глаз резидента смягчилось улыбкой тонких губ — улыбка человека, который привык к симпатиям публики, но было видно, что он умеет приказывать и добиваться исполнения приказов, умеет прервать или довести до конца любой неприятный разговор.

Он поднял голову и сказал:

— Госсейн, если бы мы имели слабость согласиться с мнением Машины и подчиниться ее решению, общественное положение каждого из нас было бы незавидным. Все мы люди очень одаренные, способные на многое, но жестокие и безжалостные, а это в обычных условиях не позволило бы нам достичь высокого положения. История человечества на девяносто девять процентов создана такими людьми, как мы. Можете не сомневаться — наш случай не исключение.

Госсейн слушал, и сердце его сжималось. Президент был слишком откровенен. Значит, либо заговорщики приступают к действиям, либо его не оставят в живых. Харди продолжал:

— Все это я сказал вам для того, чтобы в дальнейшем вы исполняли то, что вам прикажут. Несколько человек держат вас на прицеле, так что не пытайтесь своевольничать. Садитесь в кресло, — он махнул рукой, — и не сопротивляйтесь, когда на вас наденут наручники. — Он повернулся к Торсону. — Принесите аппаратуру.

Госсейн отдавал себе отчет в том, что в этой комнате у него нет шансов на побег. Он сел поудобнее и протянул руки Торсону. Он с интересом смотрел, как тот подкатил к нему столик на колесах с небольшими хрупкими приборами, затем молча прикрепил к телу датчики-присоски, формой похожие на маленькие чашки, — шесть к голове и лицу и шесть к шее, плечам и лопаткам.

Подняв голову, Госсейн увидел, что Харди и Икс наблюдают за процедурой горящими глазами. Патриция сидела в кресле, поджав под себя ноги, и нервно курила, не затягиваясь, поминутно выпуская изо рта клубы дыма.

Единственным спокойным человеком в этой комнате был Джим Торсон. Закончив манипуляции с датчиками, он вопросительно посмотрел на Харди. И тут Госсейн заговорил:

— Я думаю, что вы все-таки должны меня выслушать.

У него перехватило дыхание, негодование горячей волной прокатилось по телу. «Что же это такое? — думал он. — Подвергать такому унижению человека, который не нарушал законов, в 2560 году, на планете, давно забывшей о войнах!»