Альфред Ван Вогт - Вечный дом. Мир ноль-А. Пешки ноль-А

Она кивнула. Они молча выпили, прошла минута, и у Стивенса появилось ощущение, что она хотела сказать еще что-то. И она сказала.

— Так случилось, что я знаю вычеркнутые имена. Все эти имена исчезли из книг… — Она засмеялась, вопросительно взглянула на него и закончила, — с помощью обряда.

Стивенс кивнул. Ему было трудно это осознать.

Так вот, значит, как, — хрипло сказал он наконец.

— Значит, вот так.

Он заметил, что она доливает его стакан. Он наблюдал, как она это делает с выражением глуповатой напряженности на лице, и когда она закончила наливать, он взял стакан.

— Что, черт возьми, происходит с Калифорнией? — неопределенно сказал он. — Куда ни сунешься, повсюду какие-то ненормальные культы. — Его захлестнул гнев. — Эта так называемая ранняя мексиканская цивилизация… Если когда-нибудь и существовал народ, который продал душу, так это они.

Ее глаза, следившие за ним, сверкали как бриллианты. Лицо ее, казалось, было в тумане, будто не в фокусе. Стивенс мрачно продолжал:

— Древние мексиканцы превзошли все кровожадные цивилизации. Уже к концу этой мерзкой шайке богов и богинь, размножившихся благодаря воображению невежественных людей, приносили в жертву до пятидесяти тысяч верующих в год. Кровавые дьяволы! Отвратительные, больные умы! Отбросы нашей планеты.

И тут он увидел, что выпил стакан до дна. Он поднялся, шатаясь, облокотился о бар и потом сказал:

— Давай не будем говорить об этом. Давай говорить о тебе. И никакой выпивки. Еще один глоток, и я опьянею.

Он подошел к ней и обнял ее. Она не сопротивлялась его поцелую и ответила на него. Вот так, наверно целую минуту, они стояли и целовались. Затем он выпустил ее из объятий и сказал нетвердым голосом:

— Ты самая красивая женщина, какую я когда-либо встречал.

Он увидел, что она опять смотрит на него и ждет. Казалось, это было приглашение. Последовало еще одно долгое объятие, она ответила ему так горячо, как только он мог желать.

Но когда он отступил назад, он споткнулся, и комната завертелась у него перед глазами. Стивенс обрел равновесие, ухватившись рукой за бар, и сказал:

— Я под мухой.

— Правильнее было бы сказать — под допингом.

Он уже стоял посреди комнаты, качаясь, глядя на нее сквозь какой-то туман, который все сгущался.

— Я накачала тебя наркотиком, — сказала Мистра.

Стивенс сделал неловкий шаг вперед — и вдруг увидел что на него надвигается пол. Удар! Падение отрезвило его.

— Но почему? Какого…

Это было не последнее, что он помнил. Но это было последнее, что он помнил относительно ясно.

Стивенс проснулся оттого, что в глаза ему светило солнце. Какое-то время он лежал, тупо уставившись в потолок незнакомой комнаты, а потом вдруг понял, где находится. Он вылез из кровати, и неожиданно его охватили сомнения. Он начал вспоминать, что произошло. Но постепенно расслабился. Он был жив. Его напичкали наркотиками, но независимо от того, зачем это сделали, это было не опасно.

Его одежда лежала на стуле. Он торопливо оделся и выглянул из спальни и тут же вспомнил, что в нескольких метрах от нее по коридору была другая спальня. Он на цыпочках подошел к ней, обнаружил, что дверь открыта, и заглянул внутрь.

Он постоял несколько минут, глядя на спящую Мистру.

Ее спокойное лицо было удивительно молодым. При других обстоятельствах он бы, возможно, подумал, что она моложе, чем он думал, по крайней мере лет на пять-шесть. Он бы дал ей скорее года двадцать четыре, а не тридцать лет.

Он припомнил, что она металась ночью, и он это ясно слышал. Он не мог вспомнить, был ли он с ней в одной комнате или в комнате рядом. Но несколько раз она кричала и много раз говорила о Большом доме.

Она почти все говорила невнятно. Но кое-что он помнил очень хорошо.

Должно быть, это обожгло его разум так же, как октли обжег его горло. Его потрясло то, что он вспомнил, и он уже был готов уйти, чтобы она его не увидела, как вдруг понял, что она наблюдает за ним.

Наблюдает за ним. Стивенс автоматически отступил назад, у нее были какие-то другие глаза — запавшие, горящие. Он вспомнил тот же странный мерцающий свет в ее глазах как раз перед тем, как он захотел спать так, что Уже ничего не помнил. Это был такой же свет.

И неожиданно он понял, что ей было не двадцать пять и не тридцать. Он вспомнил, что она обронила фразу о бессмертии. «Дом, который стар», — произнесла она в темноте ночи, напряженная от возбуждения, как будто скрытые пласты ее жизни обнажились с нарастающей силой, а вместе с ними какое-то мертвое видение. «Дом, который стар, стар».