Карен Симонян - Сицилианская защита

Домой я добрался поздно вечером, примерно в то время, когда городской транспорт уже работает без перегрузки, когда на остановке не ждешь больше трех минут, когда пассажиры любезно уступают друг другу места, благо свободных сколько угодно, то время, когда кондукторы отрывают билеты столь искусно, что ты лишаешься удовольствия всю дорогу складывать и умножать цифры номера, - то время, когда билеты бывают без номеров.

На кухне меня дожидался Ваган.

- Где ты пропадал весь день? - спросил он.

- В зоопарке.

- С Асмик?

- Нет.

Ваган немного помолчал, потом сказал:

- Какие новости в зверинце? - У тигров расстройство желудка.

Ваган захлопал ресницами. Он, конечно, очень хотел бы знать, шучу я или говорю серьезно.

- Какой-то ты сегодня не такой,- качая головой сказал он.- Что случилось?

У меня, уже не было секретов.

- Наверное, разойдусь с Асмик...

- Да брось?!

Я похлопал Вагана по плечу.

- Просто так?.. Ни с того ни с сего? - испуганно спросил он.

- Ну, если бы была причина, тогда зачем разводиться.

Ваган улыбнулся, подмигнул, как бы говоря: "Понимаю!" - и сказал:

- Честное слово, никогда не слыхал, чтобы и у тигра было расстройство желудка!.. Что сказал?..

ГЛАВА ПЯТАЯ

- Айказян решительно возражает,- сказал я.

Склоненный над шахматной доской дядя выпрямился, потер пальцами подбородок и, не отрывая взгляда от поля брани, спросил:

- А чем он мотивирует? - и, как истинный полководец, уверенный в разработанной им тактике, повел в бой своих черных воинов.

Остроумный ход вызвал у него на лице удовольствие, но не надолго.

Ровно на столько времени, сколько понадобилось, чтобы перейти на другую сторону доски: новая позиция черных угрожала королеве белых.

Дядя, сочувствуя белому королю, удрученно покачал головой.

- Лучи, говорит, опасны. Мы и так, говорит, сделаем нашу работу, а киевский ученый просто гонится за модой, - ответил я.- И еще говорит, что у науки нет страшнее врага, чем мода.

Я лежал на тахте. Кулаком боднул одну из взбитых подушек и перевернулся на спину. Потолок в комнате был такой высокий, что казалось, .надо мной вообще ничего нет.

И наверное, поэтому меня вдруг обуяло щемящее чувство одиночества.

- Такой высокий потолок - это же слишком, - сказал я.

- Вспомнил Асмик? - спросил он.

- Не знаю...

Когда Акоп Терзян снова вернулся к позиции белых, мне стало ясно по выражению его лица, что белый король проиграл. Я сел.

- А почему бы тебе не сказать Айказяну, что ты все равно будешь работать с этим жестким излучением? - спросил дядя, собирая черные и белые фигуры.- Прямо завтра же подойди к нему и скажи.

- А потом?

Он недоумевающе посмотрел на меня.

- Потом начнешь серьезно.заниматься этой проблемой.

- Не разрешит! Он - заведующий лабораторией. Не разрешит, и все тут.

- Ну, а тогда что ты терзаешься? Забудь, об этом.

- Терзаюсь, потому что не могу я быть автоматом. "Перегони мономер" перегоняю. "Добавь такого-то катализатора..." - добавляю. "Температура должна быть такой-то..." - и я глаз не спускаю с термометра.

- И никогда даже не подумаешь сделать так, как тебе подсказывает твоя интуиция? - улыбнулся дядя. - Все потому, что очень ты нерешительный человек.

- А ты, решительный, чего выгадал?

Правая бровь у дяди поползла вверх. Заложив руки за спину, он принялся ходить из угла в угол, обдумывая ответ.

- Выгадал себе свое одиночество! - наконец проговорил он.-Звание "страдальца" выгадал. - Дядя остановился передо мной и посмотрел мне в глаза.- И еще большую пенсию!.. Ни к чему из перечисленного я и не стремился. А того, к чему стремился, не дали постичь. Опустили шлагбаум на пути!..

Он подошел к магнитофону, включил его. Заскользила коричневая лента, и в комнату вошел Комитас [К о м и т а с - великий армянский композитор (1869-1935).].

- А я не хочу, чтобы подобное произошло со мной. Меня не привлекает судьба отца.

Комитас покинул комнату. Теперь уже звучал голос Зобиана [К а р п и с Зобиян - современный румынский оперный певец, армянин по происхождению].

Я хотел выключить магнитофон, потому что казалось, дядя с.лушает музыку, а не меня.

- Так ты считаешь меня нерешительным? Верно.Я вдруг обнаружил, что теряю почву. - А помнишь основную формулу Эйнштейна? Неужели он мог ошибиться? И неужели в этой его пусть даже шутке нет зерна истины?

- То были другие времена, - сказал дядя, - другие времена. И к тому же, если хочешь знать,- дядя вдруг оживился, - Эйнштейн не стал держать язык за зубами, когда над Хиросимой и Нагасаки взорвались атомные бомбы.