Мария Симонова - Йернские волки

Ответом на телепатическое послание был разнесшийся по всей станции жуткий многоголосый вой.

«Подходящий концерт для преисподней», — сообщил им Хан, включая слингер. Он уже был рядом с площадкой; волки сбежались туда почти одновременно и вот-вот должны были, как и в первый раз, сообща на него наброситься, как вдруг Хан, мысленно все еще устремленный через «Дрейк» к их сознаниям, услышал тихое эхо слова, сказанного будто где-то далеко-далеко и услышанного им только потому, что было произнесено одновременно многими голосами: «Эрлой». «Время». И все волки, от которых Хана сейчас отделяло расстояние, равное только длине его слингера, вдруг исчезли.

Они покинули станцию — позорно ушли, не приняв последнего боя — как поступали всегда, когда понимали безнадежность дальнейшей драки. Лишь тот из них, что пребывал сейчас в человечьем обличье, остался и продолжал сидеть в своей «хозяйской» нише, свысока и с прищуром наблюдая оттуда за незваным пришельцем.

Хан, выключив слингер, решительно прошел на площадку и остановился неподалеку от ее центра, напротив оборотня. Это был тот самый старик, убивший Сешта и ушедший из логова вместе с девушкой. Хан уже понимал, что захватить его не удастся и на сей раз — старик в любую секунду мог исчезнуть — стоило ему только захотеть. То, что он не исчез вместе с остальными, означало для Хана, прежде всего, что взрыва станции в ближайшие секунды не предвидится, и у него есть еще надежда спасти Фэй.

— Вы оказались настырной расой, — задумчиво, словно сам для себя, произнес оборотень. — Куда способнее, чем мы предполагали. Не зря же вы так на нас похожи…

«Поэтому-то они и решили перекроить нас в вонючек», — подумал Хан, а вслух сказал:

— Где девушка?

Старик, казалось бы, не отреагировал на вопрос, но неподалеку, слева от него, в металлическом ящике, напоминающем небольшой бронированный контейнер, пристроенный к прибору, отъехала дверь. Там внутри, прислонившись к одной из стен и свернувшись комочком, сидела Фэй. Увидев, что дверь ее темницы открылась, она осторожно выбралась наружу и встала рядом со своей «конурой», преданно глядя на оборотня.

«Живая игрушка», — понял Хан. "Самая лучшая забава из всех, какую мог придумать жаждущий господства разум — представитель вражеской расы, не лишенный пока индивидуальности, но покорно, как собачонка, исполняющий любые команды. Сколько же их пересидело, должно быть, в этой конуре разных — косматых, прозрачных, пирамидальных, членистых [11]— в то время, пока их расы были непокоренными и могли еще величаться гордым именем «враг».

Видеть и дальше преданный взгляд Фэй, обращенный снизу-вверх на оборотня, было невыносимо. Хан сделал шаг к девушке, сосредоточившись на «Дрейке»: «Очнись, девочка, стань собой! Очнись, не бойся, я здесь!»

Она не реагировала.

Он подошел к ней, взял за руку: «Ну давай же детка, давай, просыпайся!»

— А что вас в корне губит, так это ваша излишняя романтичность, — изрек из своего кресла оборотень. И исчез.

Хана мгновенной молнией озарила догадка — старик остался специально, чтобы не дать уйти со станции слишком много знающему врагу, уже считающему себя победителем, и отвлечь его в последние секунды перед взрывом.

Не раздумывая больше, Хан схватил в охапку Фэй и рывком обрушился вместе с ней в ящик, уже налету понимая — не спасет, не успеет… О том, что и самому ему тоже наверняка не спастись, он даже не вспомнил.

В ту же секунду гигантская ромбовидная станция содрогнулась, утроба ее захлебнулась огнем и грохотом, стальная оболочка, не выдержав, треснула и медленно распалась на несколько кусков, выпуская взбесившуюся горячую энергию в холодный пустой космос, охладивший и пожравший на своем веку без эмоций немало в миллиарды раз более яростных вспышек.

Поглотившее сознание разведчика Безвременье, сравнимое разве что с нуль-пространственным переходом по способности растягивать секунды, словно нугу, до любых необходимых ему размеров, в единый миг, как стереофильм, прокрутило перед мысленным взором Хана события последних дней и сомкнулось наконец с реальностью.

Веки его вдруг распахнулись сами собой и так резко, будто он был куклой, и невидимый кукловод, дотянувшись откуда-то сверху, мягко, но решительно вздернул их за ресницы. В обнаружившейся за веками реальности оказалось столько же принципиальных отличий от той, которую Хан ожидал увидеть, сколько их можно было бы насчитать, к примеру, между ярким днем и черной головешкой. Хан стоял, не шевелясь, слегка ошарашенный явившейся его взору новой реальностью, поводя только туда-сюда глазами, любезно распахнутыми ему только что неизвестной высшей силой, тут же, впрочем, ненавязчиво куда-то сгинувшей. Если верить глазам — а своим глазам Хан как-то привык верить — он стоял теперь в конце узкого горного ущелья, выводящего к ярко-кровавой медленной реке; густое, будто замешанное на малиновом крахмале, небо словно прилегло под собственной тяжестью на нагромождение багровых скал в сине-черных прожилках, алые волны реки лениво облизывали подножия гор, тяжело плескаясь почти у самых ног Хана. У него вдруг появилось ощущение, что он уже бывал здесь, и не раз, только потом всегда забывал об этом. «Дежавю» — мысленно вскользь хмыкнул он. Этот странный пурпурный мир был, без сомнения, реален, как был реален и сам Хан; да и одет он был по-прежнему — в свой спецкостюм, а поясной ремень оттягивал верный «Суорд».