Дмитрий Скирюк - Руны судьбы (Осенний Лис - 5)

- Хочу.

И покраснела.

* * *

Переулок Луны в старом Лиссе был местом тёмным и унылым. Упомянутое выше светило почти не заглядывало сюда ни ночью, ни тем паче - днём. Своему странному названию этот кривой и узкий закуток на юго-западной окраине города всецело был обязан длинному изогнутому дому очень странной планировки - при взгляде сверху, с птичьего полёта или же со шпиля ратуши, он здорово напоминал ущербный полумесяц.

Когда-то много лет тому назад один безумный архитектор смог уговорить тогдашний магистрат построить здесь торговый центр, отдав этаж внизу на откуп лавочниками и трактирщикам.

Уже тогда идея выглядела чистой воды авантюрой - строить на подъезде к городу торговые ряды, когда на рынке можно всё купить дешевле, не имело смысла; а позже, когда район захирел после воины, о ней и вовсе позабыли. Дом тем не менее достроили. Кирпичный, мрачный, с выбитыми окнами и с длинной галереей, пребывавшей в полумраке даже в солнечные дни, он стоял здесь Бог знает, сколько лет, совершенно никому не нужный, кроме квартирантов наверху да пары-тройки лавочников в галерее. А ещё на нижнем этаже была гостиница. Небогатая и пользующаяся определённой репутацией. Лавочники были упрямые и тоже небогатые, и эти качества заставляли их изо всех сил держаться за место, завоёванное под солнцем.

А точнее - "Под Луной".

Оная Луна - щербатая уродина из жести, издали похожая на ржавый таз, была закреплена над входом вместо вывески и всякий раз скрипела, если задувал норд-ост. Не помогало никакое масло, должно быть, ладил вывеску мастер исключительного таланта. В особо тёмные ночи постоялый двор, а нередко и сам проулок можно было отыскать только по этому скрипу. Квартал застроен был ужасно плотно, но двухэтажный полумесяц выделялся даже здесь. Проулок за его историю именовался всяко - и "Турецким" (полумесяц же!) и, разумеется, "Проулком полумесяца", и даже - "Месячным проулком", что давало повод местным острословам упражняться в остроумии. Но после давешней войны упоминать о турках было как-то нежелательно, остальное было либо длинно, либо пошло. В итоге "Проулок Луны" прижилось, закрепилось, да так и осталось.

В начале нынешнего лета магистрат затеял перебрать здесь мостовую. Впрочем, перебрать, пожалуй, слишком слабо сказано, скорее - заново перемостить. Рабочие взялись за дело рьяно (да и работа поначалу казалась несложной), но неожиданно наткнулись на старую канализацию и пробили в мостовой дыру. Ни одна повозка в переулок въехать не смогла, песок и щебень вовремя не подвезли, и в итоге посередине улицы образовался длинный и извилистый провал, куда до кучи ухнули четыре столба с фонарями, а дом дал осадку. Переулок Луны, и без того не слишком широкий, сузился ещё больше. С наступленьем холодов работы прекратили, и теперь переулок напоминал крепость после боя - такой же зверски разгромленный, безлюдный и пустой. Повсюду валялись груды камней, присыпанные снегом брёвна, брошенные и поломанные инструменты, и большие кучи вывороченной земли. Кое-где чьи-то заботливые руки перебросили через провал доску-другую, но помогало это мало. По вечерам здесь царила темень: единственный уцелевший фонарь у входа в харчевню ничего кроме ступенек и вывески не освещал. Сегодня как раз дул норд-ост, и узкое пространство переулка полнилось его тяжёлым стонущим дыханием и заунывным скрипом старой вывески.

Идеальное место для хорошей мышеловки.

- Погаси трубу, - потребовал Рутгер, заметив краем глаза тлеющий огонь. Огонёк с готовностью погас, но и только. Рутгер сосчитал до десяти, потом вздохнул и обернулся.

- Смитте, - с обманчивой мягкостью в голосе сказал он, - ты меня не понял: я сказал не "прикрой", а "погаси".

Стоявший за его спиной толстяк с трубкой смутился и забегал глазами.

- Я пальцем придержу, - хриплым басом заявил он. - Ничего ж не видно.

- Дым учует.

Обычно буян и любитель поспорить, на этот раз Смитте безропотно исполнил приказание, погасил огонь, умял подкуренный табак, чтоб тот не высыпался, и сунул трубку в карман. Рутгер при этом как бы ненароком проверил, как идёт из ножен лезвие ножа и снова замер недвижим. Два других его подельника - Вильгельм и Вольф по кличке Штихель не произнесли ни слова. Несмотря на молодость и ветер в голове они прекрасно знали, что с Рутгером шутки плохи. Сам же он не пил и не курил, считая, что хмель делает нетвёрдой руку, а табачный запах выдаёт сидящего в засаде. Что Смитте только что и продемонстрировал.