Георгий Гуревич - Тополь стремительный

Борис Ильич, отчаявшись, предлагал бросить всё и посадить новые гнезда, но Кондратенков сказал:

— Не страшно, если иные пропадут. Зато выживут самые крепкие!

И настойчивость его оправдала себя. К вечеру все пришло в норму. Деревья снова тронулись в рост, и опять мы могли радоваться, сообщая друг другу:

— Сто семьдесят один… есть даже сто семьдесят три… Вот настолько выше Верочки, честное слово! А вы заметили в самой яркой зелени красноватый оттенок?.. Да, да, это говорит о изобилии хлорофилла…

Так продолжалось дней шесть или семь — я уж не помню точно, сколько именно. К этому времени наши питомцы выросли метра на два с лишком. Во всяком случае, мы смотрели на них снизу вверх. Теперь это были тоненькие, стройные молодые деревья, увенчанные неширокой кроной, с огромными, в мою ладонь величиной, красновато-зелеными глянцевитыми листьями. На каждом квадрате оставалось только два дерева, остальные отстали в росте и были вырублены. Зато внизу Кондратенков вместо так называемого "подроста" посадил еще раз семена, и новое поколение бурно развивалось под защитой листвы старших товарищей.

Понемногу мы привыкли к успехам наших растений, даже начали воспринимать как нечто само собой разумеющееся, если они поднимались на тридцать-сорок сантиметров в сутки.

Но вот однажды, выйдя к обеду, я заметил, что настроение в столовой какое-то неуверенное. Не было ни горячих споров, ни новых цифр, ни веток, ни листьев, ни междоузлий, ни узлов. Я трижды переспросил Веру, прежде чем она решилась нехотя ответить мне:

— Всего четыре сантиметра с самого утра.

Всего четыре сантиметра с самого утра! Для нашего дерева это была катастрофа.

После обеда весь институт собрался вокруг посадок.

Надо сказать, наши питомцы не понравились мяе на этот раз. Вид у них был какой-то несвежий и понурый. Широкие листья уныло повисли; даже цвет у них чуточку изменился: вместо красноватого оттенка появился коричнево-желтый.

А у многих кончики подсохли и края пожелтели.

Я обратил внимание Кондратенкова на эти подсохшие края.

— Само собой разумеется, с влагой неладно, — согласился он. — Мы даем им пить вволю, но, очевидно, этого недостаточно. Для дерева нужно, чтобы самый воздух был влажным.

— А нельзя ли поливать их сверху? — спросил я.

— Мы так и делаем, но это не достигает цели. Весь воздух над пустыней нельзя увлажнить. Конечно, лучше всего растить дерево в стеклянной банке — там оно у себя дома и само регулирует влажность. Мы могли бы заказать и трех- и пятиметровую банку, но я не хотел этого. Наша задача дать в колхозы массовую здоровую, выносливую породу, способную бороться с невзгодами. Все эти искусственные укрытия, прожекторы, углекислый газ я разрешал только в первые дни, чтобы задать темп. Со вчерашнего вечера домики отменены. Пусть деревья привыкают к естественной обстановке.

— А вы не думаете, что они из-за этого заболели?

— Н-н-не знаю… не лишено вероятия. Может быть, получился слишком резкий переход. Во всяком случае, я заказал в мастерской новый каркас для больших домиков… Посмотрим…

На ночь над гнездами был поставлен новый домик, чтобы деревья, укрытые от ветра, могли установить нужный им водный режим.

Часа в четыре утра Кондратенков, который провел возле автомашин бессонную ночь, приказал разобрать постройку. Мы растащили щиты и убедились своими глазами, что хлопоты не помогли: деревья почти не выросли за ночь, а листья у них заметно пожелтели.

И снова мы молча стояли, глядя на наших питомцев, беспомощные врачи у постели немого больного. А так хотелось подойти к дереву и ласково спросить его: "Что с тобой, дружок? Что у тебя болит? Хочешь пить? Может быть, тебе холодно здесь? А может быть, слишком жарко?"

Деревья молчали. Только когда пробегал ветерок, непонятно о чем шелестели их выцветшие листья. А один листок, весь лимонно-желтый, оторвался от ветки и, покoлыхавшись в воздухе, спланировал под ноги Кондратенмову.

Иван Тарасович подобрал его.

— Вполне сформированная разъединительная ткань, — сказал он тоном лектора и добавил, обращаясь ко мне: Такая ткань образуется на черенках осенью. Она отделяет увядшие, уже ненужные листья от ветки.

Помню, что я залюбовался спокойствием Кондратенкова.

А ведь это был тот же самый человек, который в день нашего знакомства поразил меня своим живым и увлекающимся характером!

— Иван Тарасович, может быть это действительно осень? — спросил я; пользуясь своим положением неспециалиста, я позволял себе высказывать самые невероятные предположения. — Я хочу сказать, что ваше дерево уже прошло свой сезон роста, а теперь ему нужна передышка, как бы зимний отдых, и оно теряет листья.