Эрик Рассел - Космический марафон

Перед самым вылетом я заметил, что двое уже пристегнувшихся пассажиров о чем-то ожесточенно спорят друг с другом. В мои обязанности входила и проверка того, как пристегнуты новички. Пока я проверял множество ремней и пряжек, они продолжали дискуссию.

– И все же что ни говори, – заводился один, – а ведь действует, разве не так?

– Ну и что же? – с раздражением фыркнул второй. – Только-то и всего. Я тысячу раз проверял эти совершенно безумные формулы Флетнера, так что мне по ночам стали сниться разные символы. С логикой у него все в порядке. Она неопровержима. Но вот сама исходная посылка совершенно дурацкая.

– Ну и что? Ведь первые два его корабля достигли системы Юпитера и вернулись обратно так быстро, что никто и глазом моргнуть не успел. Полет в обе стороны потребовал времени меньше, чем нужно обычному кораблю, чтобы оторваться от Земля. Это что, по-твоему, сумасшествие?

– Чушь собачья! – безапелляционно заявил второй. Он уже начинал багроветь. – Теория, конечно, просто поразительная и в то же время – полная чушь! Флетнер утверждает, что все бумажки астрономов с подсчетами расстояний можно смело спустить в унитаз, потому что в космосе нет такого понятия, как скорость, поскольку сам космос – материя и пространство – постоянно испытывает разного рода колоссальные колебания. Он утверждает, что там, где не от чего оттолкнуться, кроме какой-то там воображаемой точки, не может быть ни скорости, ни даже малейшего ускорения. Он утверждает, что мы просто одержимы идеей скорости и расстояния, так как наши умы привыкли к восприятию законов внутри Солнечной системы, но в глобальном космосе эти мерки неадекватны и совершенно неуместны.

– Лично я, – спокойно вставил я, – уже написал завещание.

Один из правительственных экспертов мельком взглянул на меня, затем быстро сказал другому:

– Ал по-прежнему утверждаю, что все это чушь.

– Не большая, чем телевидение или подобные тебе спорщики, – парировал оппонент, – но факт остается фактом: и то и другое существует.

В этот момент заглянул Макналти и спросил:

– Ты еще не заходил к этому парню, Уилсону?

– Нет, но через минуту подойду.

– Давай, и постарайся успокоить его. Похоже, У него депрессия.

Подойдя к каюте Уилсона, я увидел, что он уже пристегнулся и сидит молча, совершенно неподвижно, глядя перед собой невидящим взором.

– Доводилось когда-нибудь летать на космическом корабле?

– Нет, – проворчал он.

– Ну и не волнуйся. Конечно, бывали такие случаи, что человек улетал целиком, а приземлялся по частям; но, по официальной статистике, за год на море людей погибает гораздо больше, чем в космосе.

– Думаешь, я боюсь? – спросил он, вскочив так быстро, что я даже вздрогнул.

– Я?! Н-нет! – Я искал подходящие слова. Его уныние как рукой сняло, и теперь он выглядел даже страшновато. – Давай поговорим как мужчина с мужчиной, – предложил я, – скажи мне, что тебя гложет, и я постараюсь чем-нибудь помочь.

– У тебя не получится. – Он сел с таким же унылым выражением лица, что и раньше. – Я очень волнуюсь за мои пластинки.

– Какие пластинки?

– Ну те, фотографические, которые я везу с собой.

– Слушай, да они же в полной безопасности. И кроме того, слезами горю не поможешь.

– Ошибаешься, – сказал он. – Когда я впервые доверил их другому, то получил их назад порошком, в который они превратились, после двух аварий. С тех пор у меня и появилась странная привычка самому заботиться о них. Я очень волновался за них прямо перед крушением «Сэнчури Экспресса» и разбил тогда, к счастью, только две. Волновался я и перед Большим Неапольским землетрясением. И тогда у меня разбилось всего шесть штук. Видишь, все это не так просто. Ладно, ты иди, а я должен поволноваться как следует, – сказал он, откинулся назад, затянул ремни и вернулся к своим переживаниям.

Вы можете себе такое представить? Я все еще был под впечатлением того, что услышал от фотографа, как вдруг, поднявшись на мостик, услышал громкие крики. Это Макналти орал на марсиан. Они вылезли из своего специального отсека, где поддерживается давление три фунта – то, к которому они привыкли. Теперь же они все выползли на мостик, в отвратительную для себя атмосферу. Значит, дело того стоило.

Кто-то торжественно прошествовал вниз по трапу, неся в руках вазу яркой раскраски и самой что ни на есть омерзительной формы. Марсиане протестовали все громче и громче. Они визгливо чирикали, сердито размахивая щупальцами. Я подумал, что эта фарфоровая уродина, должно быть, представляет собой приз, полученный Кли Моргом за победу в каком-нибудь шахматном чемпионате, и является марсианским вариантом нашего призового кубка. С земной точки зрения ваза была отвратительна. В любом случае приказ командира – закон, и эта уродина должна остаться на Земле.