Сергей Снегов - Четыре друга

- От Боячека. В Гималаях чувствую себя гораздо легче, чем в кабинете нашего дорогого президента. Старика сдвинуть с позиций трудней, чем переместить Эверест из Азии в Африку.

- А пробовал передвинуть Эверест?

- Говорю тебе, я пробовал передвинуть Боячека. Это хуже...

Адель прервала наш разговор:

- Мартын, ты, кажется, осваиваешь место начальника Лаборатории ротоновой энергии? Каковы же успехи? Чему ты ухмыляешься?

Она явилась чего-то властно добиваться. Я видел ее насквозь.

- Дорогая Адель, сними фильтры с глаз, они показывают неверную картину.

- Разве ты не за столом Кондрата? И разве тебя не осеняют лики великих святых науки? - Она показала на портреты Ньютона, Эйнштейна, Нгоро и Прохазки. - И вид - самый начальственный.

- Руководящий, - важно добавил Эдуард. - Между прочим, Мартын, я всегда был уверен, что ты создан для руководства. У тебя, знаешь, такие директивные...

- Глаза, - подсказал я.

- Нет, не глаза. Впрочем, глаза тоже. Я имел в виду жесты, слова. В общем, поступки. Мы с Аделью так поняли твой приход в лабораторию, что теперь будешь возглавлять ее ты. Допустишь и нас? Или подтвердишь изгнание?

- Вы хотите вернуться в лабораторию?

- Да, - ответила Адель. - Несчастные изгнанники - роль не для нас. Ты ведь вернулся.

Пока она говорила, я торопливо обдумывал, как держаться. Их приход был неожиданным, неожиданным было и желание вернуться в лабораторию. И я не знал, что сказать о своем появлении в ней. Где мера той откровенности, какую могу разрешить себе? Я осторожно начал:

- В общем, конечно, Кондрат нас прогнал. Но Кондрата нет. И лаборатории нет. Куда вы собираетесь возвратиться?

- Туда, куда воротился ты, - ответила Адель. - Ты в лаборатории, ты сидишь за столом ее бывшего руководителя. Значит, лаборатория есть.

- Я сижу в лаборатории, но, повторяю, лаборатории нет.

- Тогда зачем ты появился здесь?

На это я мог ответить открыто:

- Ларр и Сомов предложили мне расследовать обстоятельства катастрофы - вот почему я за этим столом. С возобновлением экспериментов это не связано.

- Ларра и Сомова не устраивает заключение комиссии, расследовавшей катастрофу?

- Оно им кажется недостаточным, Адель. Они хотят услышать мнение человека, долго работавшего в лаборатории.

- Логично. Но мы с Эдуардом тоже работали в лаборатории. Почему обратились к одному тебе?

- Об этом надо спрашивать не меня, а их. Я не знаю, почему они выбрали меня, а вас игнорировали.

- Но ты бы мог сказать, что без нас расследование будет неполным, что и наше мнение имеет немаловажное значение. Почему ты этого не сделал, Мартын?

- Конечно, я должен был вспомнить о вас, когда меня вызвали Ларр с Сомовым. Но я не вспомнил. К сожалению, было так.

- Ты понимаешь, что твой ответ несерьезен?

- Другого у меня нет.

Она долго не отрывала от меня гневного взгляда. Эдуард молчал. Он как бы показывал, что и сам разговор, и результаты разговора его занимают мало. Уверен, что в эти минуты он размышлял о чем-то постороннем.

- Хорошо, примем, что серьезного ответа на серьезный вопрос у тебя нет, - снова заговорила Адель. - Ответь тогда на другой вопрос. Ты не посоветовал привлечь нас к расследованию, но разве не мог информировать о нем? Вызвать если не для дружеской, то хотя бы для официальной беседы? Или и на это не можешь ответить?

- На это - могу. Я собирался просить вас к себе, когда для меня картина катастрофы разъяснится.

- А картина, естественно, темна, раз ты нас не вызываешь. И нам пришлось самим напроситься на прием.

Я игнорировал ее иронию и ответил как можно более дружески:

- Ты права, Адель, катастрофа для меня пока темна. Загадка гибели Кондрата остается загадкой.

- Ты уверен, что удастся разъяснить эту загадку?

- Надеюсь на это.

- Хорошо. С Кондратом понятно. Он погиб, причины гибели остаются теми же, какие указаны официально: неосторожное включение линии высокого напряжения на горючие материалы. Так?

- Не просто горючие, а взрывчатые.

- Пусть взрывчатые. Оставим на время трагедию Кондрата. Вернемся к ней, когда ты бросишь на нее свет. Не возражаешь поговорить о другом?

- Как я могу возражать, не зная, о чем это "другое"?

- Не притворяйся. Ты знаешь, о чем я буду спрашивать! Так или не так?

- Так. Знаю. Спрашивай.

Адель все же помедлила. Я внутренне сжался. Она еще не понимала, что я не смогу честно ответить на то, о чем она спросит. На мне железной цепью висел обман Кондрата. Пока я не дознался, почему он обманул нас, я не мог прямо сказать им обоим, что был обман. У Кондрата, несомненно, возникли важные причины для удаления нас из лаборатории, более важные, чем наука, чем наша дружба, чем его чувство к Адели, наконец. И я еще не знал, что честней, что нужней: раскрыть обман или умолчать о нем. Прикрыть один обман другим я не мог. Честно во всем признаться - не смел.