Эрик Рассел - Зловещий барьер. Ближайший родственник. Оса

— Спасибо, — Грэхем усмехнулся, разглядывая своего спутника. — Кстати, как тебя зовут?

— Арт.

Спасибо, Арт! — повторил он.

Скрупулезный обыск квартиры Дейкина не принес никаких открытий: ни щемящей душу последней записки, ни спрятанных в тайнике заметок, — ничего такого, что могло бы показаться хоть сколько-нибудь необычным. Этот путь к решению головоломной загадки завел в тупик.

Воль обнаружил грубую модель верньера, собранную руками самого изобретателя, и теперь развлекался тем, что проецировал ее стандартный стереоскопический куб на маленький экран. Крутя микрометрический фокусировочный винт, регулирующий перспективу куба, он то сжимал геометрический каркас до того, что тот начинал казаться совсем плоским, то растягивал его так, что он напоминал нескончаемый тоннель.

— Ловко! — приговаривал он.

Грэхем вышел из задней комнаты, держа в руке почти пустой пузырек с йодом.

— Я стал его искать опять же по наитию. Вот, стоял у него в аптечке вместе с целой кучей снадобий от всех мыслимых болезней. Лекарств там хватит на целый лазарет. Дейкин всегда был порядочным ипохондриком. — Он водрузил пузырек на стол и мрачно уставился на него. — Так что это ничего не значит. — Его недовольный взгляд прошелся по комнате. — Мы здесь только время теряем. Я хочу повидать доктора Фосетта из Государственной психиатрической клиники. Подвезешь?

— Сначала звякну. — Воспользовавшись аппаратом Дейкина, Воль переговорил с управлением, повесил трубку и сказал Грэхему: — Дейкина вскрывать не стали — там и вскрывать-то нечего. — Он убрал верньер на место, сунул пузырек в карман и открыл дверь. — Поехали! Стоит взглянуть, на твою психушку. Как знать, может, когда-нибудь это будет наш дом, милый дом!

Над Гудзоном нависла тьма. Унылая луна хмуро взирала на мир сквозь рваные облака. Словно желая составить контраст мрачному пейзажу, вдали вспыхивали кроваво-красные буквы пятидесятифутовой неоновой рекламы, через равные промежутки времени повторяя одно и то же радушное приглашение: ЗА ПИВОМ ВСЕГДА СПЕШИТЕ СЮДА. Взглянув на рекламу, Воль, сам того не замечая, облизнул губы. Нетерпеливо прохаживаясь взад-вперед, они ожидали гиромобиль, который Воль вызвал по телефону.

Наконец, сверкая огнями фар, с гулом подъехала машина. Воль подошел к ней и сказал одетому в полицейскую форму водителю:

— Я сам поведу. Мы едем в Олбани.

Усевшись в водительское кресло, он подождал, пока Грэхем устроится рядом, и резко тронул машину с места.

— Мы, конечно, спешим, но уж не настолько, — предупредил его Грэхем.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Видишь ли, я предпочел бы добраться до места в целости, а не по частям. В разобранном виде я плохо функционирую.

— Каждый, кому ты садишься на хвост, тоже начинает плохо функционировать. Слушай, а ты ненароком не прикупил акций местного кладбища? — На упитанной физиономии Воля появилась выразительная ухмылка. — Правда, есть в твоем обществе и кое-что утешительное.

— Например?

— Можно быть уверенным, что умрешь на боевом посту.

Грэхем усмехнулся, но ничего не ответил. Машина прибавила скорость. Минут через двадцать, когда они брали очередной поворот, ему пришлось ухватиться за поручень. И снова он промолчал. Они стремительно мчались на север и через несколько часов — неплохое время даже для Воля — прибыли в Олбани.

— Далековато я забрался от своих мест, — заметил Воль, когда они подруливали к цели путешествия. — Потому будем считать, что я здесь неофициально. Просто-напросто ты захватил с собой приятеля.

Новые корпуса Государственной психиатрической клиники, выдержанные в строгом ультрасовременном стиле, раскинулись на территории бывшего парка.

Доктор Фосетт явно занимал в здешней иерархии одну из верхних ступенек.

Казалось, этот невзрачный коротышка весь состоит из головы и кривоватых ножек. Его треугольное лицо, массивное в верхней части, книзу постепенно сужалось и заканчивалось тощей козлиной бородкой. Глаза за стеклами пенсне высокомерно щурились.

Он уселся за стол размером с футбольное поле, после чего стал казаться еще меньше, и помахал копией записки Уэбба, которую передал ему Грэхем. Потом заговорил с безапелляционностью человека, каждое желание которого воспринимается как закон, каждое слово — как непререкаемая истина.

— Интереснейшее свидетельство душевного состояния моего друга Уэбба! Печально, очень печально. — Сняв с носа пенсне, он похлопывал им по бумагам, как бы акцентируя свои изречения. — Я подозревал, что он одержим навязчивыми идеями, но, должен вам признаться, даже я не понимал, до какой степени бедняга утратил равновесие.