Александр Щербаков - Змий

Наконец-то все встало на свои места. Но кто же этот Ноу?..

– Ацтеки изобрели «войну цветов». Это было бессознательно применяемое, кровожадное, но безотказное средство регулирования популяции долины, – чеканил тонколицый, гибкий, как тростинка, молодой человек, утверждая правоту своих слов стремительными жестами левой руки.

– Алишандру Жаиру, крысолов из Форталезы. Алиш, это Джон. Он приехал к нам на твой кофе, – в веселье Ширли было что-то преувеличенное.

Джус лежал в прежней позе, и Жаиру, переступив через его ноги, подошел к сенатору, протянул руку и вонзился в его лицо серыми спокойными глазами.

– Почему крысолов? – попытался улыбнуться сенатор, принимая рукопожатие.

– У меня в Форталезе было десять акров с шестью тысячами крыс, – ответил Жаиру. – Шестьсот крыс на акр – это максимум. Даже если доброкачественной пищи хватило бы и на тысячу.

– Мрут?

– Нет, убивают. Я пытался разработать режим устойчивости сверхпопуляций.

– Он играл им на дудке! – крикнула Коней.

Жаиру оглянулся.

– В том числе. Не помогает. Ничего не помогает. Чуть перескочит за шестьсот на акр, на них находит помрачение. При трехстах на акр – милые мирные зверьки. При пятистах – хулиганье. При шестистах – убийцы.

Из кухни донесся рев кофейной мельницы и торжествующее пение Йонни.

– Убийца – это ты! – Коней швырнула книжку на стол. – Расскажи еще раз, как ты их прикончил!

– Перед отъездом сюда мне пришлось очистить вольеру, – пояснил Жаиру. – Что поделаешь? Не распускать же их. На меня и так косились.

И тихо добавил:

– Вот не знал, что у Ширли такие знакомства! Пойдемте, побананим?

– Нет, благодарю.

– А я пойду. Пока не побананишь, выносить это – никакого удовольствия.

Жаиру исчез в темной комнате. И Ширли, Ширли устремилась туда вслед за ним! У сенатора упало сердце. Странноватая музыка завибрировала, закачалась, изменила тон, тягуче и призывно зазвенела.

Из кухни выскочил Йонни с подносом в руках.

– Внимание! Последнее «Мертвое море» перед кофе! Кто желает?

Сосед Джуса взял чашку, отпил, поморщился.

– Купорос!

– Бери, отче! – Йонни протянул сенатору посудину с пенящейся смесью. – Чудо столетия! Ополоски с пяты бога!

Сенатор взял чашку, осторожно отхлебнул.

Зачем он здесь? Это не его время, не его друзья! А почему не его друзья? Только потому, что он вознесен над вольерой в корректоры режима устойчивости сверхпопуляций? Но ведь он такой же, как и они. Так же, как и они, он не знает, как это делается. Так же, как и они, он не может задать себе иного вопроса, кроме как «кто и зачем построил эту вольеру?». Разве зверьки в вольере могут ответить на этот вопрос? Не могут, но о чем же еще говорят они со своими друзьями? С друзьями. А у него нет друзей. Как можно подружиться с Мартиросяном? Что надо для этого сделать? Странно, но никогда до сих пор, встречаясь с людьми своего круга, он не задавал себе вопроса: «Как можно с ними подружиться?» Это просто невозможно на той высоте, с которой люди превращаются в обезличенные обобщенные категории, вроде кучек крупы на столе. И если кто-нибудь новый появлялся в кучке его личных интересов, он думал всегда об одном: «Что ему нужно от сенатора Тинноузера?».

И внезапно сенатор почувствовал, что хочет об этом поговорить. И не бояться, что назавтра увидишь все это распечатанным в газетах с крикливыми комментариями. Поговорить с Алишандру Жаиру. Интересно, но ведь он здесь единственный, кто узнал его. И не было в нем той неприязни, которую сенатор давно уже научился различать за делами и словами нижестоящих людей, когда приходилось с ними сталкиваться. По какому праву он, обитатель вольеры, вознесен управлять ее судьбами? – каждый задавал себе такой вопрос и отвечал подобострастием, страхом, преувеличенной уважительностью, а за всем этим была неприязнь, враждебность, ненависть, потому что такого права у сенатора Тинноузера не было. Никогда не было. Ну хорошо, пусть не было. А что связывает между собой этих людей? Ширли? Да, Ширли. Где Ширли? Увидеть ее еще раз и уехать. Увидеть этот гибкий белый цветок на ее плече и уехать. Уехать, уехать. Навсегда. Это невыносимо.

Сенатор Джон Тинноузер решительно переступил порог темной комнаты.

На креслах, на отодвинутой постели, просто на полу кружком сидели люди, молодые мужчины и женщины, может быть, пятеро, может быть, шестеро, – сенатор сразу не различил. Посредине на полу стоял круглый котел, покрытый зеленой светящейся крышкой. В мягком зеленом мерцании неподвижные лица людей казались невыразительными плоскими масками. В зеленом круге плавали расплывчатые тени, внезапно появлялись тонкие паутинчатые узоры, застывали, усложнялись и, смятые неведомыми внутренними порывами, исчезали, чтобы снова появиться и заткать светящееся поле. Звенела многоголосая пульсирующая мелодия.