Геннадий Прашкевич - Русский струльдбруг (сборник)

Наконец, еще один, пятый.

Я чуть не заорал: «Ты Аск! Аск!»

Не думаю, что лицо мое изменилось. Но сердце стучало.

Сколько десятилетий я мечтал его увидеть! Два столетия, даже больше!

Не желая выдавать себя (еще успеется), я как бы скучающе обвел взглядом глухое, явно давно оставленное помещение. Я страдал, но сердце билось теперь медленно, я безумно хотел, чтобы Аск смотрел на меня. Чтобы он не отворачивался. Конечно, это была ловушка. Я не собирался обманываться. Аск – тоже пустышка , ничто, бессмысленное отражение фантазий этой выжившей из ума старухи! Но мои руки готовы были обнять, губы безмолвно повторяли: «Аск! Аск! Ну, где ты был так долго? Как оказался в чжунго?»

Мутные глаза старухи следили за мной.

Ванба отключена от Сети. Из стен торчат обрывки кабеля.

Лучшего места для встречи не придумаешь. Вот, наверное, кончается еще одна часть моей долгой жизни, подумал я. Внешне я выглядел все тем равнодушным, ничем не интересующимся человеком. Опять бежать? Как старуха разгадала меня? Никто, не знающий о моей сути, не мог посадить за стол виртуальных двойников тех, кто погиб когда-то в Южной башне Всемирного торгового центра – в лаборатории доктора Керкстона.

Ах, речные заводи, скованные льдом, северное сияние.

Куда бежать? Сколько можно бегать?

– Кто ты? – посмотрел я на старуху.

Она ответила:

– Гриф.

Я рассмеялся.

Пустышки – это да.

Пустышек старуха придумала здорово.

Но Гриф, мой далекий друг Гриф в жизни был совершенным альбиносом с типичными красноватыми глазами. У него был напрочь заблокирован синтез меланина, что с этим поделаешь? И рыжеватые веснушки со светлой кожи не вытравишь.

Но старуха повторила:

– Я Гриф.

Меня передернуло.

Старуху окружало облако запахов.

Я потянул носом. Какие-то обезболивающие препараты.

– Не удивляйся, – сказала Радлова. – Мне пришлось изменить пол.

Я опять промолчал.

– А ты – Ладли, – произнесла Радлова. – Ты не забыл о том, что мы обещали друг другу встретиться? Я тебя искала… Искал… – машинально поправилась старуха. – Много лет. Да, очень много лет. Иногда я почти настигала тебя, но что-нибудь непременно случалось. Меня преследовали. Кто-то из умников службы Биобезопасности вычислил, кажется, парадигму моего существования, пришлось решиться на кардинальные изменения.

Значит, вот так выглядит ловушка для струльдбругов, подумал я.

Взорвать газовую хлопушку и бежать? Они сумели разгадать меня, как когда-то, наверное, разгадали Грифа. Они могли построить парадигму и моего существования. Задача ясна. Струльдбруги должны быть уничтожены. Значит, мне тоже надо решаться на кардинальные меры? Газовая хлопушка никого не убьет, просто старуха на некоторое время отключится. Откуда она знает про Грифа, про меня, Аска? Впрочем, в сохранившихся документах доктора Лестера Керкстона можно было накопать о любом из нас все, что угодно. И обо мне, и об Аске, и о Грифе. Я, не отрываясь, смотрел на Аска. Я хотел понять. Мне было больно и жутко. А он улыбался, как много-много лет назад – все той же ничуть не изменившейся улыбкой. И как тогда, в нем не было сейчас ничего китайского.

Просто пустышка .

– Помнишь одиннадцатое сентября две тысячи первого года?

Старуха могла не подчеркивать свою информированность. В закрытых отчетах можно найти все. Не только цифры и общеизвестные факты. Мне даже интересно стало, как скоро ей надоест игра и когда, наконец, сотрудники службы Биобезопасности применят силу к струльдбругу? Будет ли среди них Ли Хунчжи? Я тысячи раз, много тысяч раз представлял себе такую вот ситуацию, но пустышки как особый инструмент – это мне в голову не приходило. Помню ли я одиннадцатое сентября две тысячи первого года? Я даже даты Пунических войн помню.

– Откуда они тут?

Я все еще разделял себя и пустышек .

Старуха улыбнулась. Конечно, из Южной башни.

И посмотрела на меня:

– Ты узнал Аска?

Я кивнул. Кивок не подошьешь к делу.

– А это Лавелл, – указала старуха на мальчишку, изуродованного шрамами.

Я кивнул. Мой кивок можно было понимать как угодно. Я никогда в жизни не встречался с Лавеллом. Если бы старуха сказала: «Такие вот дела, Ладли», – я бы заплакал. Если бы она кивнула, я бы не выдержал. Поэтому я и не стал ждать, а вырвал из кармана газовую хлопушку. Кольцо зацепилось за пояс, и хлопушка упала. Старуха изумленно откинулась на спинку кресла. Я незамедлительно ударил каблуком по серебристому металлику. Оглушительное желтое облако заволокло все пространство бывшей ванба. Вентиляция практически не работала, смрадный запах мгновенно впитался в дерево панелей. Пустышки , впрочем, продолжали жить своей жизнью, для них ничего не изменилось, но мне резко сжало горло, из глаз хлынули слезы. Я знал, что долго это не протянется – для меня, – и ничуть не жалел старуху. Приблизил я ее кончину или нет, какая разница?