Геннадий Прашкевич - Русский струльдбруг (сборник)

– Тогда тем более спроси.

– Скажи… – Она колебалась. – У меня могут быть дети?..

Я промолчал.

– Скажи, – требовала она.

– Как я могу знать такое?

– Но ты не похож на нас. Ты пришел извне. Ты наблюдатель. Ты, наверное, совсем иначе смотришь на то, что происходит с нами?

– Я не очень оптимистичен, – ответил я уклончиво.

– Значит, я умру одна? Никаких детей? Совсем, совсем одна?

– Каждый умирает в одиночку, ты знаешь.

– Но некоторые умирают окруженными детьми.

– Да, есть и такие. Но не здесь. Не в чжунго.

– Значит, нам остаются только соломенные собачки и погребальные деньги?

– Они тоже ненадолго, – улыбнулся я. – Соломенные собачки и погребальные деньги будут сожжены вместе с нами.

– Но ты же знаешь…

– Что? – спросил я.

– Из всех грехов дочерней непочтительности самый большой – отсутствие детей.

– Где ты сейчас находишься?

– В архиве…

Я стоял на открытой галерее.

Мохнатый толстый иней на поручнях.

Мерцающие звезды. Тишина. Я не чувствовал чужих глаз, даже если за мной следили. Над невидимой Хатангой внизу, повторяя извив реки, высвечивалась сиреневая корона.

Пустынные переходы.

Грохочущий металл лестниц.

Два мрачных типа несли навстречу длинную титановую трубу, от которой кисло пахнуло пережженным металлом. Кожаные пояса. Плазменные резаки. Только с очередной открытой галереи я снова увидел сиреневую световую корону, отмечавшую невидимые полыньи.

Снова переходы.

Снова узкие лестницы.

Я спустился к лифту, но он не работал.

Это выглядело невероятно. Так не бывало.

Впрочем, те рабочие… Мало ли, какие работы ведутся на технических этажах чжунго. Но мысль эта почему-то не успокоила. И странным казалось то, что, считывая информацию с перил и панелей, я чувствовал, что здесь (и не очень давно) была Фэй.

Впрочем, тут бывали и многие другие. Например, Ли Хунчжи.

Он бывал в этих переходах часто. Он не раз касался стен рукой. Он делал это машинально, зато теперь я шел как по хорошо протоптанной дорожке. Может, она ведет в загадочный стальной поросший инеем бункер? Почему нет? Пройдет время… Пройдет долгое время… Болезнь Керкстона пожрет всех жителей Автономии, а остальные уйдут в Сеть. Вся действительность сожмется до границ мифа. И только последний струльдбруг, запертый в поросшем инеем бункере, будет еще помнить что-то…

Странно, но я не чувствовал опасности.

Чувство тревоги – да. Но не больше. Да и что, собственно, могло произойти? Появится сотрудник службы Биобезопасности Ли Хунчжи? Он пянь гоу . Он друг. Обнимет меня, поведет к кварцевому стеклу дверей внутреннего перехода, за которыми укрывается…

Кто укрывается?

Стальная дверь разошлась.

Разобранная стойка хелттмелла… снятый вебер…

Ну да, бывшая ванба. Сетевое кафе, закрытое за ненадобностью.

Овальные пятна светлели там, где раньше висели картины. Оказывается, выцветает даже титановое покрытие. Все выцветает. Сама жизнь выцветает. Путь к архиву напоминал течение времени.

Архив? Я ведь шел в архив.

Но за круглым столом сидела старуха Анна Радлова.

Знакомые противные водянистые глаза. И, конечно, пустышки . Они, как всегда, располагались тут же. Я невольно перевел взгляд, отыскивая вдовца, но его на этот раз не было. Да и зачем? Он свое дело сделал: мерзкий струльдбруг (то есть я) разоблачен. Пустышки сидели ко мне спинами, но, наверное, это не имело значения. Только один, совсем юный (явно афроамериканец с необычно удлиненным черепом, с жесткими вьющимися волосами) не выдержал и повернулся, и большие черные глаза блеснули так жадно, будто я принес им Благую весть.

Сосед афроамериканца, такой же юный, наклонился над тарелкой, в которой валялись какие-то виртуальные клубни, обжаренные на виртуальном огне. Мальчишеские плечи, обтянутые оранжевой майкой, упрямый затылок. Скажи такому, что погода за окном стала мягче, он сразу же возразит.

Понятно, что это мое сознание наделяло виртуальных спутников старухи столь индивидуальным отношением к миру, но иначе думать я не мог. В пустышках было что-то совсем новое. Это были какие-то другие пустышки . И дело было не только в их юном возрасте.

Еще один спутник старухи, не спускавшей с меня мутных глаз, расслабленно закинул руку на спинку стула. Вот он почему-то не захотел обернуться. А лицо четвертого (когда он повернулся) было покрыто неприятными тяжелыми шрамами. Наверное, попал в аварию, или старуха изначально придумала его таким.