Евгений Войскунский - Химера

Змиевский, прыгая через ступеньки, взбегает на второй этаж, припускает по коридору. Длинный коридор освещен лишь слабым светом из окон, обращенных на улицу. Дверь лаборатории с номерком «39» заперта. Напрасно Змиевский барабанит в нее кулаками. Видна полоска света под дверью: значит, кто-то в лаборатории есть. Почему же не отвечают на стук? Подоспевшая вахтерша, мигом оценив обстановку, побежала к себе вниз — звонить мужу-слесарю, чтоб срочно пришел, живут-то они напротив института.

Змиевский один посреди коридора, в оба конца уходящего в сумрак. Он стучит и кричит:

— Леонид Михалыч! Георгий Петрович!

Глухо. Змиевского охватывает жуть.

Наконец появляется вахтерша с мужем — пожилым опрятным человеком в шляпе и очках. Сняв очки, он принимается за дело.

— Ключ изнутри вставлен. — Качает головой. — Придется это… Ну что ж…

Он работает неторопливо, звякает инструментом. А снизу доносится стук… Нарастает… Кто-то отчаянно стучит с улицы… Вахтерша опять бежит вниз. Беспокойный выдался у нее вечер.

Слесарю удается наконец открыть дверь.

Змиевский вбегает в лабораторию. И застывает в ужасе, увидев Круглова и Штейнберга. У Штейнберга лицо спокойное и синеватое, как у утопленника, он лежит у стола — хотел, как видно, сесть на свое место, но не дошел, рухнул навзничь. А Круглов лежит ничком возле лабораторного шкафа с реактивами, и рядом валяется шприц…

Тут Вера Никандровна врывается в лабораторию. Упав на колени, нащупывает на руке у Штейнберга пульс. Змиевский тем временем набирает «03», сбивчиво объясняет диспетчеру «Скорой помощи» про несчастный случай, называет адрес института.

— Живой! — Вера Никандровна тормошит Штейнберга, хлопает по щекам. — Леня! Ленечка, очнись! — Она спешит к Круглову. — Помогите перевернуть его на спину! — Змиевский переворачивает Круглова, Вера Никандровна нащупывает и у него пульс. — Живы оба! Глубокий обморок… Есть у вас адреналин?

Змиевский пожимает плечами: откуда? Снова он у телефона.

— Алло, это квартира Круглова? Можно Марию Васильевну? А где она? А это сын? Костя? Слушай, Костя, если мама придет, ты ей скажи, чтоб срочно позвонила на работу папе. Скажи, что звонил Виктор Змиевский. Ты понял?

— Ну что это неотложка не едет. — Вера Никандровна стискивает руки. — Господи!

— Что они сделали? — Змиевский опять хватает трубку, набирает номер.

Длинные телефонные гудки в квартире Рогачева.

В полутьме завозились в постели. Щелкнула кнопка, мягким розовым светом вспыхнул торшер. Рогачев снимает трубку с аппарата, стоящего на тумбочке у тахты.

— Да? — недовольно бросает он. — Кто?.. Ну, слушаю, Виктор… Погодите, — настораживается он, — говорите членораздельно. Что они сделали?..

Некоторое время Рогачев молча слушает. Вдруг, откинув одеяло, на постели садится Маша. Охваченная внезапной тревогой, она вслушивается в разговор.

— Так они пришли в себя? Нет? А «скорая» еще не… Понятно. Я сейчас выезжаю.

Рогачев бросает трубку.

— Что-то с Юрой? — быстро спрашивает Маша. — Он жив?

— Жив, жив. Они со Штейнбергом что-то сделали… опыт, что ли, на себе поставили…

— Ох! — Маша вскакивает, одевается, приговаривая: — Так мне и надо… Чувствовала, что добром не кончится…

— Машенька, ничего страшного! — Рогачев тоже одевается. — Слышишь? У них обморок. Там жена Штейнберга, она сказала: просто обморок…

— Так мне и надо… стерве такой… Ну, быстренько! Поехали!

— Да, мы не ожидали, что потеряем сознание. Вообще риск был, конечно, страшный. Но, понимаешь ли, бывает у человека такое… либо ты способен отстоять дело своей жизни и ради этого снимаешь с себя тормоз самозащиты… либо ты отступаешь. И вовсе не надо, отступив, проклинать себя за малодушие: нет ничего постыдного в том, что человек слушается естественного голоса благоразумия…

Но ты должен знать: бывали случаи, когда ученые ставили опыт на себе. Их никто не вынуждал. Просто они не могли иначе.

Мы со Штейнбергом, во всяком случае, не видели другого выхода.

Шок был глубокий. Возможно, если бы Вера Никандровна каким-то образом не учуяла, не забила тревогу, мы бы из него не выкарабкались. Возможно, мы переоценили защитные силы организма, когда рассчитывали дозу инъекции. Штейнберг пришел в себя в машине «скорой помощи». Я очнулся уже в больнице. Было почему-то больно глазам. От света. И языком было трудно шевелить… Ну да ладно. Главное — мы выжили и уже через неделю вышли из больницы.