Евгений Войскунский - Химера

В лаборатории Штейнберг, стоя на табуретке, вскрывает заклеенное на зиму окно, отдирает бумажные полоски.

Круглов сидит за своим столом, перед ним пишущая машинка с заправленным чистым листом. Круглов курит, вид у него задумчивый.

Рывком распахнув окно, Штейнберг соскакивает с табурета.

— Впустим в комнату весну, — возглашает он.

— Да какая весна? — Круглов поеживается от холодного воздуха. — Город снегом еще завален.

— Все равно весна. Смотри, какое голубое небо.

— Вам, альпинистам, лишь бы к небу поближе, — ворчит Круглов. — Знаешь, что-то не хочется писать заявку. А хочется мне послать все это…

— Успеешь послать. Пиши.

— Возьму вот и напишу. Только не заявку, а письмо в президиум академии. Или лучше прямо в ЦК. Напишу, что гробят открытие, которое…

— Спокойно, Юра. Побереги свои нервные клетки, еще понадобятся. — Штейнберг ставит в банку с водой веточку мимозы. — У нас нет решающей вещи — доказательства.

— Осциллограммы Клеопатры, журнал наблюдений — не доказательство?

— Ученый совет осциллограммы не убедили. Почему они должны убедить ЦК?

— Ну, знаешь, так ставить вопрос — лучше вообще бросить науку… если она не может убедить тех, кто и не хочет быть убежденным…

— У тебя есть сигареты? — Штейнберг закуривает и, упершись обеими руками в стол Круглова, нависает над ним. — Послушай, Юра. Есть только один способ убедить…

Тут в лабораторию быстрым шагом входит Рогачев.

— Привет. — Он разгоняет рукой дым. — Фу, накурили. Какое сегодня число, коллеги?

— С утра было седьмое марта, — говорит Штейнберг.

— А где заявка? Чего вы тянете целую неделю? Хотите остаться без подопытных животных?

— Сейчас Круглов напишет. Видишь ли, товарищ завотделом, мы еще не совсем оклемались после высокоуважаемого ученого совета.

Круглов и в самом деле начинает стучать на машинке.

— А что, собственно, случилось? — говорит Рогачев. — Слова-то какие употребляешь. Не оклемались, видите ли! Ты что же, ожидал фанфар?

— Нет, не фанфар. Но…

— Ученый совет дал сдержанную оценку работе. Но не приостановил же исследование.

— В решении записано, что мы отклонились от плановой тематики и что следует заново переосмыслить методику. Это все равно что остановить работу.

Круглов выдергивает лист из машинки и протягивает Рогачеву со словами:

— Глеб Алексеевич, извините, конечно. Если бы мы представили реферат вот в таком виде — все было бы по-другому, правда?

На листе напечатано:

Докт. биол. наук Рогачев Г. А.

Канд. биол. наук Штейнберг Л. M.

некто Круглов Г. П.

И ниже название реферата: «Рост активности нейроклеток под воздействием…» и так далее.

Рогачев резко комкает лист и швыряет на стол:

— Что за выходка, Круглов? Как вы смеете провоцировать?

А Круглов поднимается из-за стола с неестественно умильной улыбочкой:

— Вот тогда бы мы услышали другую песню, а? Ах-ах-ах, какое замечательное открытие… Глеб Алексеич и его сотрудники открыли заманчивую перспективу…

— Перестань, Юра, — говорит Штейнберг.

— Зафиксировать зрелость, отодвинуть старость…

— Мне ваши лавры не нужны! — Рогачев разозлен, но сдерживает себя. — Тем более что их и не предвидится…

— А вдруг прорастут? — Круглов обводит рукой лысину Штейнберга, но тот отбрасывает его руку. — Такой, знаете, пышненький зеленый веночек, — юродствует Круглов. — Он так бы подошел к вашей научной фигуре, Глеб Алексе…

— Это хулиганство, Круглов! Я требую, чтобы вы немедленно…

— Хулиганство? — повышает голос Круглов. Теперь не улыбочка у него на лице, а грозный вызов. — А как называется то, что вы с нами проделали?

— Немедленно прекра…

— Я скажу, как это называется!

И Круглов яростно выкрикивает фразы такой образной силы, что с потолка сыплется штукатурка. Вошедший было в лабораторию Волков-Змиевский застывает в ужасе, кусок штукатурки ударяет его по голове. Змиевский, взвыв, обращается в бегство.

Выбегает из лаборатории и Рогачев.

Некоторое время Круглов и Штейнберг молчат.

— Вот это да! — Штейнберг потрясенно оглядывается. — А бетонные плиты тоже можешь сорвать?.. Это ты по-боцмански, да?

Не отвечает Круглов. Отвернувшись к окну, ломая спички, закуривает. Штейнберг подходит, кладет руку на плечо.

— Юра, — говорит он медленно. — Выслушай внимательно. Нам остается только один выход…

Вера Никандровна в своей маленькой кухне готовит праздничный пирог. Ей помогает пятилетняя дочка — хорошенькая наивная мордашка, большой белый бант в русых волосах. Дочка, высунув в старательном рвении розовый язык, выкладывает тесто в круглом поддоне нарезанными кружками яблок.