Теодор Старджон - Любимый медвежонок профессора

- Нет, - ответил Джереми. - Он.., выращивает голод.

- Как же это он делает?

- Когда я ем - голод проходит, - объяснил мальчик. - У Пуззи все наоборот.

Мать посмотрела на сына. Она любила его так сильно, что просто не могла не способна была задуматься.

- Ты - самый замечательный сын, - шепнула она. - И у тебя самые розовые щечки на свете.

- А то как же, - согласился Джереми.

- Вот только смеешься ты странно, - заметила мать, слегка бледнея.

- Это не я, это Пуззи. Он считает, что это ты - странная.

Мама некоторое время стояла, склонившись над кроваткой сына и глядя на него. Но на самом деле на него смотрели только ее озабоченно сдвинутые брови, в то время как взгляд только скользнул по лицу Джереми и устремился на что-то другое. Затем мать облизнула губы и потрепала его по макушке.

- Спокойной ночи, малыш.

- Спокойной ночи, мамочка. Джереми закрыл глаза, и мать на цыпочках вышла из комнаты. Чудовище всегда знало, чего оно хочет.

***

На следующий день, когда настало время послеобеденного сна, мать в сотый раз чмокнула Джереми в лобик и проворковала:

- Ты всегда так хорошо спишь после обеда, милый! Это была правда. После обеда Джереми всегда отправлялся в постель так же послушно, как вечером. Почему - этого мать, конечно, не знала. Возможно не знал этого и сам мальчик. Пуззи знал, но предпочитал молчать.

Оказавшись в детской, мальчик первым делом открыл ящик с игрушками и достал оттуда Пуззи.

- Готов спорить, - сказал он, - ты не прочь подкрепиться.

- Да. Так что поторопись.

Джереми быстро забрался в кроватку и крепко прижал к себе игрушку.

- Я продолжаю думать об этой девушке, - сказал он.

- О которой?

- Ну, о той, чьи волосы я изменил.

- Быть может, это потому, что ты впервые изменил человека?

- И вовсе не потому! Вспомни того дядьку, который свалился в вентиляционную шахту подземки.

- Тогда ты просто подбросил ему под ноги шляпу. Ту, которую сдуло ветром с головы какой-то дамы. Он наступил одной ногой на поля, другой запутался в тулье и - готово!

- А как насчет той девчонки, которую я толкнул под грузовик?

- Ты к ней даже и не прикасался, - спокойно возразило чудовище. - Она же была на роликовых коньках! Ты только сломал какую-то штучку в одном из колесиков, так что оно не могло вертеться. Вот она и грохнулась на дорогу прямо перед грузовиком.

Джереми задумался.

- А почему раньше я никогда никого не трогал и ничего ни с кем не делал? спросил он наконец.

- Я не знаю, - проворчал Пуззи. - Но думаю, что это может иметь какое-то отношение к этому дому - к тому, что ты здесь родился.

- Может быть. - Джереми с сомнением пожал плечами.

- Послушай, я голоден, - проговорило чудовище, поудобнее устраиваясь на животе мальчика, который как раз перевернулся на спину.

- Ну хорошо, - вздохнул Джереми. - Следующая лекция?

- Да! - с энтузиазмом воскликнул Пуззи. - Только постарайся грезить поярче. Замечательные штуки эти твои лекции. Они-то мне и нужны; люди, которые их слушают, мне совершенно не мешают. И ты меня тоже не интересуешь. Мне нужно только то, что ты говориш-шь...

***

Джереми почувствовал в жилах прилив какой-то особенной крови и расслабился. Устремив взгляд на потолок, он нашел на нем тонкую, не толще волоса, трещинку, на которую всегда смотрел, когда грезил наяву, и заговорил.

- Ну вот, я здесь... Здесь - это значит в большой аудитории. В ней снова собрались все студенты, и эта девушка тоже здесь. Ну, та, у которой блестящие каштановые волосы. Кресло позади нее пустое - раньше там сидела другая девушка - та, которая сломала себе шею...

- Это можно пропустить, - нетерпеливо перебило чудовище. - Что ты говоришь?

- Я...? - Джереми ненадолго задумался, и Пуззи слегка толкнул его.

- Ах да, - спохватился мальчик. - Я говорю о вчерашнем несчастном случае, и добавляю, что как это ни печально, наши занятия должны продолжаться, как то знаменитое представление.

- Так поторопись же! - пропыхтел монстр.

- Сейчас, сейчас, начинаю, - отозвался Джереми с некоторым раздражением. Вот... Тема сегодняшнего занятия - гимнософисты, чей крайний аскетизм не имел себе равных в писаной истории. Эти странные люди рассматривали одежду и даже пищу как нечто весьма вредное, пагубно влияющее на чистоту мысли. Греки называли их также гилобиоями; это название, как наверняка известно наиболее эрудированным нашим студентам, аналогично санскритскому вана-прасти. Совершенно очевидно, что гимнософисты оказали значительное влияние на Диогена Лаэртия, основателя элизийской школы чистого скептицизма...