Всеволод Глуховцев - Перевал Миллера

— Ко мне? Прошу! — приятно изумилась Евгения Ивановна, и все тревожные предчувствия моментально выдуло из ее накрученной на папильотки головы. — Прошу, проходите.

Ирина и Лукерья ожили, неуверенно заулыбались, зашуршали юбками.

— До свидания, — со сладкой улыбкой попрощался я и сказал: — Пойдемте, девушки.

Мы отошли в холл.

— Вот что, — начал я. — Об этих зеркалах никому ни слова. Ясно? Считайте, что ничего не было.

Ирина молча кивнула, а Лукерья с жадным любопытством, с придыханием, спросила:

— А что? Что это, Антон Валерьянович?

Мгновение — одно мгновение! — я боролся: сказать — не сказать — и ревность к тайне победила.

Я напустил на лицо свою сугубую умственность и со значением повторил примерно то же, что говорил Георгию Петровичу:

— Мне кажется, здесь редкое природное явление. Особый случай. Понимаете? Я читал о таком в журнале. Но вы помалкивайте! Неровен час, попадем в газеты… Не надо нам таких сенсаций. Я сам сообщу, куда надо… Анне не говорите ни в коем случае! Она, сама знаете… деревня. Подымет тут крик, разведет панику, потом хлопот не оберешься… Кстати, больше никто не в курсе? Никто не слышал?

Девушки заверили меня, что нет, никто.

— И никаких других помутнений не наблюдалось, в других номерах?

Оказалось, что никаких.

— Хорошо, — заключил я. — Работайте спокойно, не волнуйтесь. Это мои проблемы. Ясно?

Горничные молча и энергично закивали головами, глядя мне в лицо, — Ирина с серьезным вниманием, Лукерья — с восторженным, пугливым уважением. Я остался доволен такой реакцией и повторил:

— Работайте!

Легко, молодцевато сбежал я вниз, в вестибюль. Действие раскручивалось, дразня таинственностью. Я ощутил прилив сил.

— Ну, Федор, — негромко, но приподнято сказал я. — Потолкуем?

— Потолкуем, — согласился он.

— Здесь?

— Да что ж, можно и здесь, если спокойно и вполголоса. Отлучаться-то мне нельзя, верно?.. Да и телефон…

— Да, конечно. Ну, давай, слушаю тебя.

— Нет, сначала вы, Антон Валерьянович. Расскажите мне все по порядку.

Я рассказал. Федор слушал очень внимательно, кивая в такт моим словам.

— Да, — произнес он, когда я закончил. — Так оно и есть.

Он помолчал. Было тихо, кто-то невнятно переговаривался в буфете, слышалось звяканье посуды. Потом он спросил:

— В каком месте они вбили стержень этот… заземление?

— У правой стены, не доходя до основной трубы немного.

Федор быстро посмотрел мне в глаза, сжал губы; как бы в затруднении постучал ногтем среднего пальца по дубовой крышке барьера. Я почему-то посмотрел на этот ноготь. Он был гладкий, ухоженный.

— А что такое?

— Вы в электричестве разбираетесь? — вопросом на вопрос ответил Федор.

— Нет, — чистосердечно признался я.

— Совсем?

— Абсолютно. Ноль. Заметно?

— Пожалуй, — сказал он не шутя. — Все это, конечно, сплошная липа. С громоотводом. Нет таких громоотводов, не бывает в принципе. Технически безграмотно: примерно то же, что поставить на телегу полевую кухню и сказать, что это паровоз. Эта их конструкция напоминает громоотвод таким же образом… М-да. Не хотел вас впутывать, но… ладно. Теперь я расскажу, а вы послушайте.

Кивком я подтвердил готовность слушать, но тут стукнула дверь, послышались шаги, и из коридора первого этажа вышли двое, очевидно, из числа веселившихся ночью, так как на их лицах лежал явственный похмельный оттиск. Они с нами приветливо поздоровались, мы с ними тоже и молчали, покуда те не вышли на улицу.

— По-моему, нам здесь будут мешать, — сказал я с досадой. — Кто такие, шляются здесь…

— Ничего, я быстро. И тихо. Слушайте же!

И я стал слушать.

— Это было пять лет назад, без малого, в июле. Я тогда служил еще ночным портье. Был на дежурстве…

Да, на дежурстве был ночной портье Федор Баклагин. То лето выдалось дождливым, и тогда, в тот вечер, вскипела бешеная гроза — хлестали молнии, и гром лупил над самой крышей «Перевала», раскалывая ночь.

Уже была ночь: без четверти двенадцать. Гостиница почти затихла, и в полутемном вестибюле портье, сидя у настольной лампы, читал газету и с удовольствием прихлебывал горячий ароматный кофе, заправляясь бессонницей на девять часов вперед. Он читал спортивную хронику, когда раскрылась входная дверь и вместе с усилившимся сразу гулом ливня в помещение вошел высокий человек в плаще и шляпе, в руке он держал черный кейс. С посетителя лило ручьем, плащ его, казалось, вымок напрочь — и портье, вскочив, захлопотал насчет просушки, но незнакомец остановил его, сказав, что решительно ни в чем не нуждается, кроме комнаты, и потребовал номер на третьем этаже. Федор немного удивился и сказал, что имеется свободный люкс, да и на первом этаже места есть. Но пришелец повторил, что ему нужен именно третий, и Федор не стал перечить. Он занес нового постояльца в регистрационную книгу — тот назвался Павлом Константиновичем Миллером, бизнесменом из Петербурга, — взял деньги за сутки и проводил в номер. Миллер был высок и худ, а при полноценном освещении обнаружилось, что у него суровое немолодое лицо с резкими продольными морщинами, выступающим подбородком и орлиным носом. Он так и не снял мокрых плаща и шляпы, не выпустил из рук чемоданчика и с видимым раздражением ожидал, когда же портье уберется прочь. От Федора это не укрылось, и он поспешил ретироваться, пожелав спокойной ночи.