Всеволод Глуховцев - Перевал Миллера

— Воля ваша, конечно, Антон Валерьянович, как вы здесь начальник, — а только не пойду я туда, хоть режьте, — повторила Анна с уморительно упрямым видом. Иван Петрович и Нина рассмеялась.

— Так… ну, ладно, — сдержался я. — Ну а при чем тут молоко?

— От нечисти всегда молоко киснет, — убежденно заявила Анна. — У нас в деревне всегда так было. Начинает молоко киснуть, да и все тут. Значит, нечисть в доме завелась. Батюшку позовут, он покропит, молитву прочитает, нечисть и убежит, не терпит святости.

— Ну вот, — усмехнулся я. — Так чего же ты боишься? Поднимешься туда к ним, прочитаешь молитву — чего пугаться-то?

— Так я ж мирская, — логично рассудила Анна. — Сана на мне нет.

Я сдвинул брови, готовясь было выругать глупую девку, но неожиданно выступил Иван Петрович.

— К-хм… Антон Валерьянович, — солидно и благодушно сказал он. — Между прочим, смех смехом, а элемент парадоксальности налицо.

— То есть? — не понял я, слегка раздражаясь.

— Кгм… лично я такое вижу впервые. Чтобы свежее молоко в холодильнике скисло. Сегодня свежее купили, поставили туда, а оно скисло прямо в простоквашу. Это уникальный факт. Я, грешным делом, сначала подумал, что эти, — Иван Петрович кивнул на веселых, но почтительных поварят, — дегенераты, напортачили чего-то там. Оказывается, нет. Я был крайне удивлен. Крайне. В моей личной практике это первоначальный казус.

— Ладно! Казус это или нет, сейчас такими глупостями заниматься некогда… Так! Вам, Иван Петрович, молоко еще на сегодня потребуется?

— Безусловно. В обязательном порядке.

— Хорошо. Значит, посылайте к молочнику кого-нибудь из ваших огольцов… А с этим, скисшим, что-то можно сделать?

— Ну, можно попробовать пустить молочным блюдом. Простокваша, допустим. В стаканы разлить.

— Ну, попробуйте… Ладно, будем считать, что вопрос исчерпан. А ты, Анюта, давай… нечего тебе здесь толочься. На первом этаже четвертый номер не убран, а ты тут проедаешься! Тебя на кухню так и тянет, как курицу в амбар, целый день только жуешь да лопаешь!.. Треснешь скоро. Ступай!.. Да чепец поправь, а то ходишь чумичкой… Как выручка сегодня? — обратился я к буфетчице.

— Да сотни под полторы наберется. — Нина льстиво поиграла глазками — без всяких, впрочем, задних мыслей, просто такая уж у нее образовалась профессиональная привычка.

— Ладно, — сказал я. — Давайте… Часика через полтора опять народ нахлынет.

— Да мы уж знаем…

— Ну-ну… Ладно, я пошел.

Вышел из буфета я каким-то неспокойным. Не хотелось признавать, но слова Анны неприятно будоражили. Припомнились странные эволюции Ропшйна в подвале и немигающие арктические глаза Боярышникова.

Вид у меня, вероятно, сделался досадным и растерянным, потому что Федор искоса глянул на меня как-то особенно, кашлянул и поправил фуражку. Потом он очень вежливо спросил:

— Что там, Антон Валерьянович?

— Да так, — отмахнулся я. — Чушь. Молоко в холодильнике скисло. Анюта наша из этого теорию выводит: нечистая, мол, сила завелась, от нее все прокисает.

Рука Федора, опять было поднявшаяся к фуражке, замерла, не коснувшись пальцами козырька.

— Анна так говорит? — сказал швейцар, опуская руку.

— Ну да. — Я пожал плечами, прошел в конторку, открыл, лязгнув дверцей, несгораемый шкаф и полез туда за бумагами.

— Антон Валерьянович, — негромко произнес Федор. — Скажите, пожалуйста… эти двое, из девятнадцатого… они не интересовались нашим подвалом?..

Очень медленно я распрямился, так же медленно обернулся. Федор смотрел мне в лицо. Глаза у него были серые, спокойные. Этого человека я не знал.

— Федор… — промолвил я, пытливо глядя на него. — Тебе… есть что поведать мне?..

Он молча смотрел, потом сказал:

— Да.

Я прерывисто вздохнул:

— Так.

Со второго этажа до нас донесся неясный шум. И там тоже неразборчиво голосили. Федор поднял голову, прислушиваясь.

— Продолжение следует? — спросил я у него, усмехнувшись.

— Да, — сказал он серьезно. — Вторая часть концерта по заявкам.

— Ты уверен?

— Уверен, — кивнул он.

— Ну что ж… Пойду погляжу, что теперь там.

— Не стоит, Антон Валерьянович, — заметил Федор. — Они сейчас сами спустятся.

Он оказался прав. На лестнице появились переполошенные Ирина и Лукерья.

— Что такое? — спросил я обреченно, предчувствуя новые гадости.

— Невесть что, — взволнованно сказала Ирина, подходя ко мне. Старшая горничная была высокая, сухая, плоская женщина, коротко остриженная. Впалые щеки ее всегда горели каким-то нездоровым румянцем, а теперь и вовсе пунцово пылали от волнения.